Мягкая зима. Все шло по плану. 1 января, в первое утро нового года, пришли ребята из похоронной команды, взяли труп с ящиков, думая, что это Даниель Гюдесон, и на санях увезли на участок «Север». Когда я об этом вспоминаю, мне по-прежнему хочется смеяться. Снимали с его головы мешок, прежде чем кинуть труп в могилу, или нет-меня нисколько не беспокоило — они ведь не знали ни Даниеля, ни Синдре Фёуке.
Беспокоило меня только то, что Эдвард Мускен заподозрил, что Фёуке не дезертировал, что его убил я. Но что он может сделать? Тело Синдре Фёуке уже сгорело (а его душа пусть горит вечно) и лежит среди сотен таких же неузнаваемых останков.
Но этой ночью, стоя в дозоре, я решился на самое отчаянное предприятие. В конце концов я понял, что Даниелю нельзя лежать там в снегу. Если зима будет теплой, труп в любой момент может вылезти из- под снега, и тогда я буду раскрыт. А как я ночью представил себе, что с телом Даниеля сделают лиса и хорек весной, когда снег оттает, то тут же решил выкопать труп и оттащить его в братскую могилу — все равно земля там освящена капелланом.
Конечно, я больше боялся наших караульных, чем русских, но, по счастью, у пулемета дежурил Халлгрим Дале — тупой приятель Фёуке. К тому же и небо было облачным, и — что намного важнее — я ощущал, что Даниель со мной, да, что он — во мне. И когда я наконец затащил труп на ящики с боеприпасами и начал повязывать ему на голову мешок, Даниель улыбнулся. Я знаю, что недосып и голод часто играют с мозгами злую шутку, но я сам видел, как его застывшее мертвое лицо преобразилось прямо на глазах. Странно, но я не испугался, а, напротив, обрадовался и почувствовал себя увереннее. Потом я прокрался в укрытие и заснул, как дитя.
Не прошло и часа, как Эдвард Мускен разбудил меня. Случилось то, что я и думал, и я постарался изобразить искреннее удивление, услышав, что труп Даниеля появился снова. Но Мускена я не убедил. Он был уверен, что там лежит Фёуке, что я убил его и положил на ящики, надеясь, что ребята из похоронной команды решат, что в первый раз забыли его забрать, и вернутся за телом. Когда Дале снял мешок и Мускен увидел лицо Даниеля, они с Дале только рты разинули. А я изо всех сил удерживался от смеха, чтобы не выдать нас. Даниеля и меня.
Эпизод 98
Лазарет на участке «Север», окрестности Ленинграда, 17 января 1944 года
Граната, сброшенная с русского самолета, ударила Дале по шлему и упала на лед. Она лежала на льду и крутилась, а мы пытались отползти подальше. Я лежал ближе всех и был уверен, что мы погибнем все втроем: я, Мускен и Дале. Чудно, но моей последней мыслью было то, что по иронии судьбы я только что спас Эдварда Мускена, которого чуть не застрелил Халлгрим Дале. Бедняга, я, видно, продлил его жизнь на каких-то две минуты. Но, по счастью, гранаты у русских дрянные, и мы выжили все трое. Правда, мне повредило ногу, да еще один осколок пробил мне шлем и врезался в лоб.
По странному совпадению меня привезли в палату к Сигне Алсакер, невесте Даниеля. Сначала она меня не узнала, но вечером подошла и заговорила со мной по-норвежски. Она очень красивая, и я чувствую, что хочу, чтобы она стала моей невестой.
В этой же палате лежит и Улаф Линдви. На вешалке рядом с кроватью висит его белый мундир — я не знаю зачем, может, для того, чтобы, как только ему залечат раны, он смог сразу же идти исполнять свой долг. Сейчас как раз нужны люди его закалки — я слышу, что артиллерия русских подходит все ближе. Как- то ночью мне показалось, его мучил кошмар, потому что он закричал, и в палату вошла сестра Сигне. Она сделала ему какой-то укол, наверное, морфий. Когда он снова заснул, я видел, как она погладила его по волосам. Она была так красива, что мне захотелось подозвать ее к своей кровати и рассказать ей, кто я такой, но я не хотел ее пугать.
Я чувствую, что нога болит уже меньше. Сегодня сказали, что меня отправляют на запад, потому что сюда медикаменты не доходят. Русские наступают, и я знаю, что это единственный путь к спасению.
Эпизод 99
Венский лес, 29 мая 1944 года
Самая красивая и умная женщина, которую я видел. Можно ли любить двух женщин одновременно? Выходит, можно.
Гюдбранн сильно изменился. Поэтому я взял прозвище Даниеля — Урия. Хелене это имя нравится больше. Она считает, что «Гюдбранн» звучит чудно.
Когда другие спят, я пишу стихи, хотя поэт из меня плохой. Стоит ей показаться в дверях, как сердце у меня в груди начинает колотиться, но Даниель говорит, что нужно вести себя спокойно, да, почти холодно, если хочешь завоевать женское сердце. Это как муху ловить. Нужно сидеть совершенно спокойно и смотреть в другую сторону. А потом, когда муха уже не будет тебя бояться, сядет на стол прямо перед тобой и подползет поближе, будто упрашивая, чтоб ты поймал ее, — тогда надо действовать молниеносно — решительно и с верой в себя. Вера важнее всего. Потому что мухи ловятся не быстротой, а верой. У тебя только одна попытка, а значит, ты должен быть готов. Так говорит Даниель.
Эпизод 100
Вена, 29 июня 1944 года
…сном младенца, когда я покинул объятия моей любимой Хелены. Бомбежка давно кончилась, но была глубокая ночь, и людей на улицах почти не было. Нашу машину я нашел, где мы ее и оставили, — у ресторана «Три гусара». Заднее стекло было разбито, на крыше — вмятина от кирпича, но, к счастью, в остальном, машина не пострадала. Как мог быстро я поехал обратно к больнице.
Я знал, что теперь поздно делать что-либо для Хелены или меня. Нас двоих просто подхватил водоворот событий, и мы не смогли из него вырваться. Хелена слишком любит свою семью, и она сама себя приговорила к свадьбе с этим доктором, Кристофером Брокхардом, грязным типом, оскорбившим самую суть любви своим безграничным эгоизмом (его он называл любовью!). Разве он не видит, что его так называемая любовь ничуть не похожа на любовь, которая движет Хеленой? Мне придется пожертвовать своей мечтой. Пусть мы с Хеленой не будем вместе, но я хочу, чтобы ее жизнь стала если не счастливой, то хотя бы свободной; Брокхарду не удастся унизить Хелену.
Мысли проносились в моей голове с такой же скоростью, с какой я несся по улицам, извилистым, как сама жизнь. Но мои руки и ноги направлял Даниель.
…почувствовал, что я сел на край его кровати, и недоверчиво посмотрел на меня.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Кристофер Брокхард, ты предатель, — прошептал я. — И я приговорил тебя к смерти. Ты готов?
Не думаю, что он был готов. Люди никогда не готовы умирать, им кажется, они будут жить вечно.
