– Евгений.
– Квартира номер три.
– Так два или три?
– Звоните в любую. Весь этаж принадлежит мне.
– Договорились.
Она ушла, а я не торопясь принял душ, затем тщательно высушил феном волосы и поднялся в бар.
Посмотрев по телевизору последние новости и выпив чашку чая, я вышел из зала на улицу и, войдя в подъезд, поднялся на второй этаж.
Она не сразу отозвалась на звонок в квартиру номер два, а когда открыла, показалась мне на мгновение в нижнем белье, извинилась и закрыла за собой дверь в другую комнату.
– Я не успела одеться, – пояснила оттуда.
– Ничего, – ответил я, разглядывая огромную, в пятьдесят аршин, гостиную, в которой совершенно не было мебели. Лишь широкий диван у стены и огромная музыкальная система у окна. Зато во всю ширь, от стены до стены, лежал белый пушистый ковер.
– Я не люблю, когда много мебели, – пояснила Зоя, выйдя из комнаты. На ней был короткий, из шелковой ткани, халат с вензелем на груди. – Мебель слишком много потребляет воздуха. Мне не нравится, когда воздух спертый.
Она уселась на ковер, поджав под себя ноги.
– Вы хотели позвонить, – напомнила, кивнув на валяющуюся посреди комнаты телефонную трубку.
– Сначала я должен получить сообщение на пейджер. Я его пока не получил.
– Тогда приступим?
Я посмотрел на нее. Она была серьезна, лишь слегка дергались черные ресницы.
– Я не всегда так делаю, – сказала без тени волнения. – Мне кажется, что вы меня поймете… Евгений, кажется?
– Да.
– Это всего лишь второй раз, Евгений, после моего развода с мужем.
– Я вас пойму.
Только теперь она улыбнулась. Широко и белозубо. Вытащила из кармана халата пульт и щелкнула им. Медленно, словно в кинотеатре, погас свет, и ожила множеством огней музыкальная система у окна.
Я не слишком хорошо помню особенности того вечера, так как за ним была вереница похожих и таких же страстно насыщенных. Вспоминается лишь радость от обладания ею впервые. Запах ее жестких волос до сих пор стоит в ноздрях. Помнят смуглую кожу язык и губы, которые ломит при воспоминании о непроглоченной сладости. Худые ноги в ту ночь жили отдельной от нее жизнью – вздрагивали, как будто хотели куда-то бежать. Но все это из воспоминаний…
А тогда, насытившись, она откинулась на подушки, взяла со столика початок вареной кукурузы и, объедая его, спросила:
– Ты ничего не заметил?
– Все было хорошо, – ответил я.
– Я не об этом. Во мне ты ничего не заметил странного?
– Нет.
– Тогда смотри!
Она отбросила кукурузу и перевернулась на живот, подложив под подбородок руки.
Я смотрел на Зою, впитывая на память абсолютную обнаженность ее тела, с длинной шеей, сильной спиной и маленькими ягодицами, трамплином возвышающимися над худыми ляжками.
– Ну? – спросила она нетерпеливо.
– Ничего не вижу… странного, – добавил я.
– Темно, – догадалась Зоя и, пошарив по ковру, включила фарфоровую лампу.
И тут я увидел… Сначала я оторопел от того, что рассмотрел, и несколько секунд сидел с открытой навстречу всем ветрам челюстью, затем склонился над Зоей, чтобы лучше увидеть, и чуть было не засмеялся в голос.
Между Зонными ягодицами, между персиковыми половинками ее чресел, лежал тоненький, розовый, в ладошку длиной хвостик, нервно подрагивающий под моим ошеломленным взглядом.
– Видишь? – спросила она. – Ну?!
– Ага, – ответил я и прыснул от смеха.
– Чего смеешься? – недоуменно спросила она, приподнимаясь на локтях. При этом ее хвостик дрыгнул и шлепнул по правой ягодице. – Чего смешного!..
И тут я не удержался. Меня так разобрало, что минут пять я хохотал, не в силах остановиться, а Зоя сидела передо мною, не зная, разозлиться ей в ответ или так же неистово загоготать.
Уже отсмеявшись, икая от хохота, я вдруг почувствовал, что не опустел еще в этот вечер до дна, что
