соблюдается некое старшинство, уже распределенное среди спутников, и, не желая встревать в чужую иерархию, вышел во двор.
Почему-то никто из деревенских, свято чтивших старшинство в роду и иерархию мест, не подумал о том, что мягкого ложа в доме нет ни одного — все куда-то выметено. А ведун предпочитал спать не только под крышей, но и с удобствами. Середин вытянул из вьюка свою неизменную медвежью шкуру, отошел под навес и зарылся у самой стены глубоко в сено — чтобы и тепло было, и мягко, и на глаза никому раньше времени не попасться, коли неприятности вдруг ночлежников посетят. Однако не успел он, завернувшись в шкуру, закрыть глаза, как входная дверь хлопнула и несколькими секундами спустя сено вкрадчиво зашуршало:
— Я знала, что ты сюда заберешься, — услышал он голос Всеславы. — Я тоже люблю в сене спать. В нем мягко и летом пахнет. Токмо холодно ныне…
— Так забирайся сюда, — приоткрыл ведун край своего покрывала, и девушка с готовностью забралась под густой мех, прижалась к его груди, поскольку места в сложенной вдвое шкуре было не так уж и много.
— Говорить про тебя чего не станут? — тихо поинтересовался Олег. — Вроде двор кто-то сторожить должен
— А они нашли кого поставить. Малюту Рыбкина. Он на телеге, что ворота подпирает, под попоной ужо храпит, — презрительно хмыкнула Всеслава. — Да и пусть болтают. Языки поганые от немочи завистливы. Как Коловратов день[3] настает, так все, небось, в лесок на охоту сбегают, не скромничают. Али я собой не вышла?
— Еще как вышла, — согласился Олег и сжал ее левую грудь. Чего уж стесняться, коли такие разговоры пошли?
— А ты меня вправду научишь облака разгонять?
— Научу… — Ведун склонил голову и начал целовать ее шею.
— Так учи. Чего лезешь?
— Как я тебя здесь научу? — возмутился, отстранившись, Середин. — Ни одного облака на небе нет! А коли и есть — чего ты там увидишь?
— Вот, стало быть, ты каков, — фыркнула девица. — Как все — наврут с три короба, а самим лишь бы под юбку залезть.
— Ты же сама хвалилась, что собой вышла, — усмехнулся Олег. — Вот к тебе каждого и тянет.
— Иди ты лесом, — отпихнула его Всеслава и поправила ворот сбившейся рубашки. — Я думала, ты, колдун, особенный. А ты как все. Пусти, надоел.
— Это какой же? — обиделся Середин.
— Все вы одинаковы. В стог затащить, пару раз потискать, по-быстрому подол задрать, да на боковую отвалиться.
— А тебе такой ночи хочется, чтобы потом никого другого не хотелось? — припомнил ей, удерживая за руку, ведун. — Не боишься?
— Чего бояться-то?
— Того, что сбудется.
— Так, сам молвил, не полнолуние сегодня, — задержалась Всеслава.
— На полнолуние еще сильнее всё ощутится. А попробовать колдовской любви ты хоть сейчас можешь. Только по-быстрому она не получается, половину ночи отдать надобно. Не боишься?
— Половину ночи? — презрительно хмыкнула девушка. — Это когда мужиков на такое хватало?
— Половину ночи. — Ведун, раззадоренный ее неверием и к тому же не касавшийся женщин уже много недель, завелся всерьез. — И то, что ты познаешь, будет обрядом самих Уда и Лады, для любви богов, а не смертных придуманным. После этого обычная связь плотская тебе скучной казаться будет. Не забудешь ты этого уже никогда, и никогда ничего иного тебе не захочется…
— Врешь ты всё… — без уверенности в голосе ответила Всеслава. Воистину — любопытство сгубило кошку.
— Мало кому из женщин такое дано познать, — ослабил свою хватку Олег. — Да и боятся они этого почти все
— Врешь… — повторила девушка, однако обратно в дом уже не рвалась.
— Только просто под юбку при этом не лазят… — Середин привлек уже практически сдавшуюся жертву к себе и крепко поцеловал в губы. — Коли решилась, полностью отдаться должна, а не просто ноги развести.
— Это как? — всё-таки хмыкнув, поинтересовалась Всеслава.
— Хочешь страсти богов — раздевайся. Полностью. И мне раздеться придется.
— Как в бане, что ли?
— Можно и как в бане, — не понял смысла издевки Олег.
— Ну, ладно, колдун, — прикусила губу девушка. — Но коли обманешь, враз опозорю…
Она скинула душегрейку, положила ее на сено. Задрала подол сарафана, распустила завязки и вытащила наружу три нижних юбки, потом сняла через голову сарафан, нижнюю рубашку, оставшись только в низких сапожках со шнуровкой спереди. Откинулась на разбросанные тряпки, образовавшие довольно широкую постель.
— И что мы станем делать теперь?
— Закрой глаза… — Олег, тоже успевший раздеться, развернул шкуру и накинул ее сверху, послюнил палец: — Ты готова?
— Ну и? — с закрытыми глазами улыбнулась она.
— Знаком Кроноса заклинаю и плоть, и небо, и землю, и огонь. Поднимись, камень-Алатырь, на двенадцать сажен, выпусти, камень, силу станаетную, на жизнь… — Олег нарисовал на животе Всеславы знак женщины, похожий па зеркальце, — на огонь, — под левой грудью он начертал свастику, — на вечность, — под правой грудью появилась волнистая линия, — на мир. — Он обвел «ямку жизни» под ее горлом кружком. — Теперь дыши. Часто и так глубоко, как только можешь. Дыши, не останавливайся, что бы тебе ни почудилось. И постарайся ни о чем не думать…
Он провел ладонями по ее бокам снизу вверх, закинув руки девушки за голову, коснулся губами одного соска, другого, скользнул щекой вниз от груди по животу и, почувствовав изменение в ее груди, предупредил:
— Дыши! Глубоко дыши!
Ладонь тем временем пробежала по бедрам, зарылась в курчавые волосики внизу ее живота, но тайных врат не коснулась, двинувшись обратно вверх. Олег не спешил, у него было много времени. Душа женщины во время этого обряда не открывалась небу раньше, чем через полчаса — при условии, что та не прерывала глубокого дыхания. И удел мужчины — всё время ласкать ее, не давая лишиться настроя.
— Хорошая моя, прекрасная, желанная…
Время шло. Всеслава уже не сбивалась с ритма, откинув голову и вдыхая через широко открытый рот. А губы ведуна продолжали путешествовать по ее телу, выискивая самые чувствительные места. Руки то сжимали грудь, то оглаживали мягкие бедра, всё чаще и чаще касаясь врат наслаждений. Внезапно девушка застонала, ее колени согнулись, руки опустились к телу, голова заметалась из стороны в сторону. Это означало, что она открылась, вошла в единение с миром, с небом, со Вселенной. Чародей осторожно проник пальцами в ее пещерку, мягко пробежался подушечками, выискивая и здесь чувствительные точки. Всеслава завыла на одной протяжной ноте, но теперь она уже вышла из-под его власти, и ведун ничего не мог изменить. Ее тело начало вздрагивать от мелких судорог — и Олег наконец- то позволил себе нависнуть над ней и плавно войти туда, куда вся его сущность рвалась, казалось, уже целую вечность.
