Тогда Фрейм, без сомнения, помог спасти жизнь невинного человека.
Гарри Фрейм пожал ему руку с силой, не соответствующей ни его возрасту, ни размерам, и уставился на него пронзительными зелеными глазами.
— Чему на сей раз обязан таким удовольствием? Заходи!
Грейс вошел следом за Фреймом в узкий коридор, освещенный маломощной лампочкой в абажуре с морскими мотивами, а оттуда в гостиную с полками, заставленными моделями судов в бутылках. Жилище состояло из трех мрачных смежных комнаток, обставленных мягкой мебелью с салфетками на спинках, с выключенным телевизором, круглым дубовым столом у окна, окруженным четырьмя деревянными стульями. Грейс, как при каждом визите, обратил внимание на старомодную гравюру с изображением коттеджа Энн Хэтауэй[34] и на афоризм в рамке, гласивший:
«Разум, однажды расцветший, не вернется более к изначальному ничтожеству».
— Чаю?
— Нет, спасибо, — отказался Грейс, хотя с удовольствием выпил бы чашку. — Страшно тороплюсь.
— Жизнь не скачки, дорогой суперинтендент, а танец, — заявил Гарри Фрейм слегка укоризненным тоном.
— Запомню, — усмехнулся Грейс. — На летнем балу приглашу тебя на медленный вальс. — И уселся за стол.
— Итак? — спросил Гарри, сев напротив. — Ты, случайно, явился сюда не по поводу несчастной молодой женщины, на прошлой неделе найденной мертвой в Писхейвене?
Гарри Фрейм был медиумом и ясновидящим, отыскивал предметы при помощи своего «маятника» — грузика на леске. Грейс не раз с ним встречался. Порой он был немыслимо точен, в других случаях — абсолютно бессилен.
Суперинтендент полез в карман, вытащил три небольших пластиковых пакетика с вещественными доказательствами, выложил их на стол перед Фреймом. Сначала указал на перстень с печаткой, который забрал из спальни Джейми Стреттон.
— Что можешь сказать о владельце?
Фрейм взял перстень, зажал в кулаке, закрыл глаза. Просидел неподвижно добрую минуту, сосредоточенно сморщив иссохшее лицо.
В комнате стоял запах старой мебели, старого ковра, старого человека.
Наконец Гарри Фрейм покачал головой:
— Извини, Рой. Ничего. Сегодня у меня плохой день. Никаких контактов с духами.
— Кольцо вообще ни о чем не говорит?
— Извини. Может быть, завтра заедешь? Можно снова попробовать.
Грейс забрал кольцо, сунул в пакет, положил в карман. Потом перешел к серебряным запонкам, найденным в ящике комода в спальне Брайсов, и к серебряному браслету из шкатулки Келли Брайс.
— Я должен найти их владельцев. И должен найти их сегодня. Не знаю, где они, но полагаю, что где- то в пределах Брайтона и Хоува.
Медиум вышел из комнаты и быстро вернулся с крупномасштабной картой района Брайтон и Хоув. Отодвинув в сторону свечу в стеклянном подсвечнике, расстелил ее на столе, вытащил из кармана свинцовый грузик на леске.
— Посмотрим, что нам удастся выяснить, — пробормотал он. — В самом деле, давайте посмотрим.
Взял в левую руку запонки и браслет, поставил на стол локти, наклонился над картой и принялся распевать про себя:
— Ур-р-р-р… Ур-р-р… Бр-р-р… Ур-р-р…
Потом выпрямился, словно штык проглотил, держа грузик над картой большим и указательным пальцами, раскачивая его, словно маятник, и, сосредоточенно выпятив губы, принялся энергично описывать им небольшие круги, проходя всю карту дюйм за дюймом.
— Телскомб? — спрашивал он. — Пиддинго? Овингдин? Кемптаун? Брайтон? Хоув? Портслейд? Саутуик? Шорэм? — Потом покачал головой. — Нет, в этих районах мне ничего не открылось, прости.
— Может, возьмем масштаб покрупнее? — предложил Грейс.
Фрейм опять вышел, вернувшись с картой всего Восточного и Западного Суссекса. Но снова, через несколько минут сосредоточенных поисков с грузиком, не получил результата.
Грейсу хотелось схватить его и встряхнуть. Дьявольская неудача.
—
Медиум покачал головой.
— Если я их не найду, они будут мертвы.
Гарри Фрейм протянул ему запонки и браслет:
— Позже можно еще раз попробовать. Извини. Мне очень жаль.
— Сегодня во второй половине дня?
Фрейм кивнул.
— Может быть, ты мне оставишь вещи? Целый день буду с ними работать.
— Спасибо, я очень ценю твою помощь, — ответил Грейс, понимая, что цепляется за соломинку, и ушел с тяжелым сердцем.
76
После инструктажа в половине девятого Джон Рай провел два часа сорок пять минут, работая с ноутбуком, изъятым из разбитого фургона «форд-транзит». И потерпел поражение.
В двадцать минут двенадцатого он, измотанный и безнадежно расстроенный, вышел из отдела за кофе, потом вернулся, глубоко погруженный в раздумья. Обычно в любом компьютере он мог взломать любую защиту, обойти любой пароль, применяя программу, позволяющую войти через черный ход и полностью просмотреть историю связей с Интернетом. А с этой машиной полный ноль.
Он чиркнул карточкой по щели электронного замка на дверях отдела высоких технологий, вошел, миновал помещение, которое шуточно окрестили клеткой для хомяков: зарешеченный закуток, где работала следственная бригада по делу о детской порнографии — «Операция Глазго», кивнул одному-другому из шести сотрудников, склонившихся над мониторами и оглянувшихся на него, прошел дальше к себе в отдел.
Энди Гидни и прочие члены команды сидели за своими столами, погрузившись в работу. Он уселся за свой стол. Сам ноутбук хранился в камере вещественных доказательств, а скопированный жесткий диск был загружен в его компьютер.
Хотя Рай уже три года возглавлял бригаду, ему хватало ума признавать ограниченность своих возможностей. Он проходил переподготовку после службы в дорожной полиции, а некоторые члены команды были настоящими технарями, имели университетские дипломы, с колыбели жили и дышали компьютерами. Самый лучший из всех — Энди Гидни. Если здесь есть человек, способный уговорить ноутбук открыть свои секреты, то это именно он.
Рай вытащил из процессора скопированный жесткий диск, встал и направился к рабочему столу Гидни. Тот все пытался взломать код доступа, которым пользовался некий банковский мошенник.
— Энди, прошу тебя на несколько часов все бросить и помочь мне вот с этим. На карте стоят две жизни.
— М-м-м, — промычал Гидни. — Видишь ли, я совсем уже близко.
— Энди, на это мне глубоко наплевать.
— Если сейчас брошу, упущу всю последовательность! — Гидни повернулся к Раю в вертящемся кресле с горящими от возбуждения глазами. — По-моему, осталась всего одна цифра!
