– Ну. – кивнул Дарри.
– Дальше делаем для нее четыре вот таких мягких отливки, и в них берем пулю как в скорлупу, чтобы ствол изнутри сталью не драть. Так?
Я обвел карандашиком нужное место на чертеже.
– Верно, иначе стволу кранты. – согласился Дарри, разглядывая чертежи.
– Вот и я говорю. А так пуля до конца ствола пойдет в свинцовой оболочке, затем вылетит… вот эти маленькие загогулинки видишь? Тут чуть наискосок взято?
– Ага, вижу. Зачем? – нахмурил он брови.
– Затем, что аэродинамику учить надо. – покровительственно сказал я. – Пуля вылетает, и вот эти четыре дольки, что сердечник оперенный защищают, начинают помаленьку расходиться в стороны. А сам сердечник, то есть пуля, за счет большого стабилизатора летит прямо.
– А смысл? – повторил Дарри, пожав плечами. – Ну выиграешь ты чуть-чуть скорости, одну десятую, не больше.
– Вот и хрен ты угадал, каменная голова. Думай лучше.
– Чего это лучше? Сам дурак. – обиделся Дарри. – Объясни нормально, а то в зубы дам.
– Вот вечно с вами, гномами так, в зубы, в зубы… Сюда смотри. Вот рисую… Канал ствола, вот из него пуля вылетает. Пуля тяжелая, ствол гладкий, обтюрация неполная, немного теряется скорость… вот она вылетает, а ей газы под задницу, вот сюда. Как пендаля. Она и закувыркалась.
– Ну, это если пороха переложить в патрон! – заспорил Дарри. – Если не перегружать, то никакого пендаля не будет.
– Именно! Золотая голова ты у меня.
– А врал, что каменная. – попенял он мне.
– Рудное золото, еще не добытое. – отмахнулся я. – Пока все больше порода. Пустая.
– Поболтай у меня.
– Болтаю. Значит, если пуля у нас стабилизированная, а по стволу движется в коконе, то мы можем не бояться увеличить навеску пороха. Ты сколько кладешь?
– Если казанский порох, то ровно миллимарку. Тютелька в тютельку.
– Попробуй полторы положить.
– Закувыркает!
– А вот хрен в зубы! Стабилизатор не даст! Главное, на поддончик ее аккуратненько так… Полетит раза в полтора быстрее, и по настильной траектории. Вот так.
Я быстро нарисовал на листе вычисленную траекторию полета пули. Затем нарисовал четыре расходящихся пунктира в стороны, изображающие доли оболочки, отвалившиеся от пули после вылета из дула.
– Погодь, погодь… – остановил меня гном. – Это что получается… Значит, ты хочешь, чтобы твой сердечник бил далеко, как винтовка, а заодно любой доспех прошибал, недаром ведь ты стальной просишь. Так?
– Верно.
– А если близко залупить, то кроме сердечника ты всаживаешь еще четыре кривых картечины, эдак по три миллимарки каждая весом, так?
– Верно. – подтвердил я. – Кусочки эти начинают понемногу в сторону отходить, и если метров с десяти в кого то закатать, то как картечью выйдет. В середине одна бронебойная и по краям четыре мягких. В общем, если я все правильно посчитал, то получим такой патрон, которым из ружья можно стрелять точнее чем из винтовки на расстоянии, а если близко, то ружье ружьем и останется – все кишки размотает.
Дарри молчал минут десять, перекладывал листы, сопел, даже достал из стола штоф водки, налил, не глядя, две серебряных рюмки, мы выпили. Затем он сказал, постучав широченной короткопалой ладонью по чертежам:
– Может сработать. Варит у тебя в стрелковом деле котел, Сашка. Завтра сам займусь, а патроны с разной навеской снаряжу. Послезавтра испытаем. Если все выйдет как надо – озолотимся. А с чего это ты вдруг придумал?
Ну, Дарри еще озолачиваться, так вообще в деньгах утонуть. А мне не помешает. Ответил же так:
– Да с того, что мне приходится из хорошего ружья обрез делать, чтобы его вместе с карабином носить. Карабин для дали, обрез для близи. Надоело. А так получится, что одно ружье для любой охоты. И оболочку эту из чего только можно не делать…
– Я так и думал. Займемся с тобой завтра.
– О процентах с кем договариваться?
– Если сработает, то с Варой. Ей практика полезна.
– Понял, договоримся. – легко согласился я.
11
Гномья баня – это вроде как турецкий хамам, который пришлые и в новом свете воскресили, хоть все больше и аристократы. Мы, простые люди, в русскую ходим. Но в гномьей пару еще больше, и жарче там, чем в турецкой. Непривычный не высидит. Одной же из основ моей нынешней дружбы с Дарри стало то, что больно уж я баню люблю и жар легко терплю.
Парятся гномы степенно, с едой, пивом, без девок. А девки в бани своими компаниями ходят. У каждого рода своя баня, которую улучшают, как могут, в которую гостей водят и которой гордятся. Хоромы, а не бани, в общем.
В бане о делах не говорят, считается, что от пара мозги мякнут, как крепь деревянная. С этим я согласен, нечего в бане о серьезном. Точнее, о серьезном можно, но исключительно в порядке болтовни. О чужом серьезном. О политике южных герцогств, например, о проблемах рыболовства в Северных проливах, или о потенциальном закате эльфийской расы. Главное, чтобы это серьезное непосредственно тебя не касалось. Короче – о политике, если ты не политик.
Мы с Дарри сидели, завернувшись в льняные простыни в предбаннике, устеленном коврами из этих самых южных герцогств. Перед нами на широком дубовом столе стоял бочонок ледяного пива, в который был вбит кран, в руках у нас были огромные глиняные кружки. В углу крутился патефон, из динамиков, обтянутых самым настоящим шелком, шитым золотой нитью, доносилась какая-то музыка, вполне южная на слух. Так, заунывное что-то, для расслабления общего.
Дарри потянуло на философствования, как у него всегда бывает после пятой кружки и пятого же захода в парилку. Он откинулся в широком полу-кресле или полу-ложе, принял позу гордую, как на памятнике самому себе (есть у них и такой), заговорил:
– Все же, как ни говори, но вы, пришлые, наш мир перевернули. Хоть и немного вас, дай боги, чтобы по одному пришлому на сто разумных местных, а то и на тысячу, а все тут испортили.
– Это почему? – лениво спросил его я.
Дарри надо слегка подталкивать к продолжению речи, тогда можешь сам и уст не размыкать почти все время. Иногда полезно. Дарри не зря Серыми Горами правит, очень полезно каждому послушать неглупого гнома. Который, к тому же, третий век разменял, как на этом свете живет. Без нас его еще застал.
– Вы уничтожили понятие безопасного убежища. Совсем уничтожили, начисто.
В подкрепление этих слов он так махнул могучей ручищей с зажатой в ней кружкой, что пиво выплеснулось на ковер.
– В смысле? – снова спросил я.
– В простом. – он снова сделал добрый глоток из кружки, крякну удовлетворенно, продолжил: – Раньше каждый из народов имел свое убежище. Кроме людей разве что, но это скорее исключение. У нас, гномов, всегда были наши пещеры. Считай, неприступные, к тому же кроме нас тут толком никто и воевать
