Или Летний сад в Петербурге, пиво на каменной лавке, между барочными фасадами зданий, крашенных в желтый цвет, чтобы создать ощущение хорошей погоды, и слишком широкие площади, и замерзшая Нева, которую можно перейти по льду.
Скорый поезд, идущий на юг, где девочка, бука и капризуля, заснула на моем плече, насупив брови и грызя палец.
Полная луна средь бела дня, насаженная на шпиль телевизионной вышки в огромном морозном небе Риги.
Я люблю только новую Европу, так странно встречать людей, которые гордятся тем, что они европейцы.
Музей Родена.
Ужин в России, во время которого кто-то спросил: «Кстати, кто оплатит счет?» – и получил ответ мертвецки пьяного консула: «Франция».
Все эти Граали, придающие мне мужества.
Почему я снобировал вечеринку «Элль»? Потому что я слишком стар, чтобы гудеть три ночи подряд, вы что хотите, чтобы я совсем загнулся? Вместо этого я решил почитать «Это слава, Пьер-Франсуа!», сборник статей Матцнева,[154] вышедший в «Табль ронд». И вычитал там свой девиз: «Чем значительнее художник, тем вернее оказывается он в плену своих навязчивых идей».
Я придумал, как жить в свете, будучи близоруким, – надо все время улыбаться. Выглядишь полным идиотом, зато не наживаешь себе врагов.
Все богатеи должны голосовать за коммунистов, чтобы искупить свою вину. Над красными миллиардерами потешаются, но мне кажется, они выглядят пристойнее миллиардеров, которые жалуются, что платят слишком высокие налоги.
«Реализовать свои фантазмы – это значит убить мечту», – говорит Франсуаза. А Франсуаза всегда права. Я захотел сыграть в Жюля и Джима,[155] устроив любовь втроем с ней и Людо. Но некоторые свои желания лучше не утолять, чтобы не превратиться в пресыщенного скептика. Благословим неудовлетворенные желания, будем холить и лелеять несбыточные мечты: желание сохраняет нам жизнь.
Весна
Доброй ночи, подлунный мир
Одно из главных правил искусства – не тяни!
Отвратное пробуждение: Франсуаза не ночевала дома, и у меня не получается совсем на это наплевать. Обедаю с Жан-Полем Энтовеном, моим издателем и, несмотря на это, другом.
– Как дела? Ну и физиономия у вас!
– Ну как вам сказать… Я бы не прочь покончить с собой.
– Это бы здорово повысило тиражи ваших книг. Вы бы сразу стали культовым автором, как Бротиган или Сильвия Плат.
– Спасибо…
– Проблема в том, что после самоубийства этим трудно воспользоваться.
Вот так он меня вылечил от подобных мыслей. Можно считать, что в тот день Жан-Поль Энтовен, сам того не подозревая, спас мне жизнь.
Самое странное за границей – это то, с каким серьезным видом журналисты задают мне вопросы о смысле жизни. Они что, спутали меня с Эриком-Эмманюэлем Шмиттом?[156]
Мне хорошо, когда я слушаю музыку, созерцая облака в иллюминаторе, когда меня, в стельку пьяного, раздевает незнакомая девушка, когда я плаваю в залитом солнцем бассейне, когда мы с Франсуазой лежим в позе 69 или когда я читаю дневник Барнабута в серии «Имажинер»,[157] попивая коктейль «Ром-ваниль» от «Мадуду».
Я в Барселоне всего пятнадцать минут, но уже пью свой первый джин с лимоном, таращась на 18- летних каталонок. Обожаю мысленно сортировать их: эту можно, эту нет, эту да, можно, нельзя, почему бы нет, ни за что, очень даже ничего, совсем никуда… Женщины никак не поймут, что мужчины всю дорогу их сравнивают и сортируют. Эту я, наверное, смог бы, а вот ту вряд ли… Оскорбительно ли это для женщин? Может быть. Но мужикам еще хуже. И вот появляется совершенное чудо с маленькой попкой и большими лукавыми сиськами, но проблема в том, что, увидев ее, я начинаю думать о Франсуазе, черт возьми, она правда на нее похожа, все женщины, которые мне нравятся, всего лишь плагиат, они просто косят под тебя. Нет большего расиста, чем влюбленный мужчина: его никто больше не интересует, чтоб они сдохли. Изменять любимой значит изменять себе.
Здорово, что можно больше не менять деньги. Благодаря евро вы чувствуете себя в чужой стране как дома. По-испански не говорите, но одеты вы как местные жители. Глобализация – это возможность чувствовать себя везде как дома и вместе с тем как бы за границей. Хорошо путешествовать под крылом глобализации, при условии, само собой, что у вас до хрена евро и вы не отличаетесь особой глубиной восприятия. Я езжу по миру, но ничего не вижу, потому что нечего видеть. Все страны похожи на мою. Что в лоб, что по лбу. Все одеты одинаково, как из инкубатора, и ходят в одни и те же магазины. Единственный положительный результат подобной уравниловки: весь мир у меня дома, а раз уезжать – это все равно что оставаться, то почему бы не уехать?
Браво «Удушью», новому роману Чака Паланика (автора «Бойцовского клуба»), где он пишет: «Самый бездарный минет всегда доставит больше радости, чем аромат прелестной розы или созерцание красивейшего заката».
Как бы там ни было, с либидо у меня все равно полный отстой. Не хочу больше трахаться, буду флиртовать. Ну, в крайнем случае не откажусь от отсоса или дрочки. А уж вставить – нет, спасибо, это без меня: с резинкой неинтересно, без резинки стрёмно (в обоих случаях стоит у меня недолго). И вообще, что за дебильная иерархия у мужиков в башке, как будто заниматься любовью лучше, чем клеиться. По-моему, наоборот: трахаться не так сексуально, как танцевать медленный танец. Поцелуй в шейку лучше вагинального туда-сюда-обратно. Рука в полосах прекраснее плевка спермы в резинку от «Дюрекса». Прикосновение губ к веку, палец во рту или язык на пальце приятнее, чем член в ухо, кулак в задницу или очко в нос. Нет, ну скажите честно, так это или не так?
Центральные каналы строят мне глазки: мне позвонили Лескюр и Фарруджа. Ардиссон советует мне отказаться. Согласившись, я стану еще ненавистнее, а значит, и ненавидимее. Соглашаюсь из мазохистского любопытства и жажды наживы.
