— Ну!
— Социалист! Как бог свят, социалист!
— К чему мешать социализм с тем, что вы сосудом называете?
— К тому, что делать это в другой сосуд противоестественно. То же и к социализму относится: противоестественное явление!
— Командор, ради бога, простите, что дома вас беспокою, но я не смог удержаться.
— Что-то случилось?
— Вот именно! Утром пришло письмо от синьора Кальтабьяно, он пишет, что в ближайшее время посылает из Палермо геодезиста для съемки местности.
— Выходит, Орацио Русотто не подвел — сдвинул дело с мертвой точки. Так что теперь я в еще большем долгу перед ним.
— А я перед вами и пришел отблагодарить вас. У меня есть правильный адрес Сасы Ла Ферлиты.
— Откуда вы знаете, что теперь он правильный? Я тебе «ты» говорил или «вы»?
— «Ты», дон Лолло, «ты». Адрес мне прислал наш общий друг — мой, стало быть, и Сасы. Сам Саса ничего про это не знает. Вот письмецо, гляньте. Прочитали? Хорошо. Для проверки я съездил позавчера в Монтелузу, там в префектуре брат Сасы работает. Я ему сказал, что имею желание помириться с Сасой, он поверил и дал мне его адрес. Получается, два человека не сговаривались, а адресок сошелся.
— Правильный, выходит?
— Виа делле Крочи, номер пять, квартира семьи Панарелло. Как видите, я в долгу не остался. Теперь мы с вами квиты.
— Не спеши, Пиппо.
— Разве мы не квиты?
— Квиты на словах. А на деле будем квиты, когда я найду этого сукина сына.
— В этот раз вы его поймаете, убей меня бог! Кстати, что вы ему сделаете, если сцапаете?
— Интересно знать, почему это почти сразу после слова «убей» ты сказал «кстати»? О чем ты подумал?
— Виноват, дон Лолло. Ни о чем не подумал. Но поскольку Саса все-таки мой друг…
— Не будем кривить душой, Пиппо. Дружка своего ты мне продал, а я его у тебя купил. Правильно я говорю?
— Правильно, дон Лолло.
— А ежели я что купил, это теперь мое, и я могу делать с этим, чего хочу. Правильно?
— Правильно, дон Лолло.
— Вот и подумай, Пиппо. Прощай.
— Целую руки, дон Лолло.
— Калоджерино! Поди сюда!
— Вот он я, дон Лолло.
— Ты все слышал?
— Все как есть. Виа делле Крочи, нумер пять, квартира семьи Панарелло. Прям сейчас еду в Палермо.
— Нет.
— Не ехать?
— Нет. Откуда мы знаем, что нас опять не обштопывают? У меня такое подозрение, что в эту самую минуту Пиппо Дженуарди телеграмму своему дружку Ла Ферлите строчит. Упреждает его, чтоб опять переехать успел. Ты вот как сделай, выжди десяток дней, пусть все позабудется, и тогда уже двигай на эту самую виа делле Крочи. Если там Сасы не окажется, заглянешь на проспект Тюкери, а коли и здесь его не найдешь, ступай на площадь Данте. В общем, все квартиры обойди, где он жил.
— Ну и головастый же вы человек, дон Лолло! А чего ему сделать, когда его найду?
— Исполосуй ему морду. Этого достаточно.
— Но ежели он мне уже попадется…
— Нет, Калоджерино. Ты Пиппо Дженуарди недооцениваешь. Если Пиппо узнает, что его дружка Ла Ферлиту убили, он, чего доброго, угрызаться начнет. И неизвестно, что он в таком разе выкинет.
— Спасибо за исчерпывающий доклад о положении в порту Вигаты. Все, что я узнал от вас, будет принято мной во внимание. Если вам нечего добавить, вы свободны. Я вижу, вы в нерешительности. Хотите еще что-то сказать?
— Господин квестор, вы можете усмотреть в моих словах проявление излишней осторожности, но в городе бают…
— Что делают?
— Говорят. Разговоры в городе пошли, и хотя не в моих правилах придавать значение слухам, если эта история дойдет до ушей лейтенанта Ланца-Туро, лейтенант — с него станется! — распишет ее на двадцати страницах, рапорт пришлет вашему превосходительству, и опять начнется сказка про белого бычка.
— Вы имеете в виду историю с Дженуарди?
— Именно, господин квестор. Хотите послушать?
— Что ж, послушаем.
— Синьоре Дженуарди падре Пирротта не дал отпущения. Это наделало много шума в городе.
— Постойте, этот ваш падре рассказывает, что не дал…
— Нет, господин квестор. Сам падре Пирротта ничего никому не рассказывал. Но он человек горячий и, когда из себя выходит, кричать начинает. В тот раз своей очереди исповедоваться ждала вдова Риццопинна, известная смутчица…
— Известная — кто?
— Сплетница. Сует нос в чужие дела, а потом язык чешет. Она близко стояла и весь разговор слышала между падре Пирроттой и синьорой Дженуарди, ну и теперь про тот разговор весь город знает.
— Что же натворила синьора Дженуарди?
— Похоже, Дженуарди Филиппо всякий раз перед выполнением супружеского долга красит член красной краской, чтоб на дьявола походить. Мало того, жену он берет противоестественным образом, да еще и кричит при этом: да здравствует социализм!
— А синьора тут при чем?
— Кажется, ей это нравится.
— Перестаньте! Будем говорить серьезно. Неужели вы верите в этот бред?
— Я-то не верю. А вот люди верят. И знаете, что я вам скажу, господин квестор? Ежели на Дженуарди не только карабинеры, но и Церковь ополчилась, тогда он, извините за выражение, по уши в говне.
— Господин генерал! Лейтенант Ланца-Туро по вашему приказанию прибыл.
— Дорогой лейтенант! Вольно, вольно. В прошлом месяце, в салоне маркизы Барончини, я имел удовольствие видеть вашу матушку-графиню. У вас очень красивая мать, лейтенант.
— Как поживает мама?
— Хорошо, сын мой. Правда, сколько я понял из разговора с графиней, ее огорчает, что вы далеко.
— Ничего не поделаешь. Служба.
— А я решил, лейтенант, что это дело поправимое. Графиня будет довольна.
— О чем вы?
