оказалось, что должность генеральская, как говорится, хоть и не пыльная, но достаточно хлопотливая.
Другое дело — вот тут, в тюрьме. Лежал Батон то на спине, то на левом боку, то на правом боку, то на животе — благодать с красотой! Только и заботы — определить, на какое место перевернуться, когда какое-нибудь место отлежишь.
И мечталось Батону о такой прекрасной ситуации — сюда бы ещё да его генеральскую кровать!
Вспоминал он от нечего делать свою жизнь, морщился, сердился на самого себя: если уж уродился лентяем, так будь им, не лезь в генералы, а тем более в рядовые, живи себе тихонько.
Ведь быть лентяем среди нормальных людей — сплошная мука. Что стоит, например, обыкновенному здоровому человеку проснуться? Да ровным счётом ничего не стоит. А для лентяя это целая история или сложная проблема. Все думают, что он не хочет просыпаться, а он, бедный, просто не в состоянии прервать блаженный сон!
Человек, считал Батон, вырастает лентяем не по своей воле. Вот он однажды один-единственный раз не умылся утром и почувствовал такое облегчение, что с тех пор всю свою батонскую жизнь старался не умываться и всегда испытывал от этого великолепное облегчение.
Ну и не надо, несправедливо это, ругать человека за то, что он не любит умываться. Пусть себе! Каждому своё. Нравилось Батону в детстве ходить с мокрым носом, так, вы думаете, разрешали ему это? Как бы не так! Но скажите, кому какое дело до моего собственного носа? Ведь если бы не изобрели носовых платков, никому бы ведь и в голову не пришло вытирать мокрый нос!
А у нас повелось так. Придумает какой-нибудь чудак зубную щётку — и вот, пожалуйста, все зачем-то обязаны зубы чистить!
В подобных приятных уму и сердцу размышлениях проводил Батон немногие оставшиеся от сна часы. И ещё он любил думать о том, что генерал Шито-Крыто оказался в дурачайших дураках. Читает, будучи в дурачайших дураках, сообщения своей любимицы Стрекозы и не подозревает, что сочинил их нелюбимый Муравей. Шито ты, Крыто ты несчастное! Вот тебе прекрасный повод лопнуть от дикой злобы или разбить свою огромную, без единого волоска, похожую на арбуз, футбольный мяч или глобус голову об стену!
Рассуждая таким образом, бывший генерал Батон, он же бывший рядовой Батон, он же бывший агент Муравей, он же бывший дедушка Николай Степанович Уткин, а теперь просто счастливый человек, лежал себе, изредка переворачиваясь с боку на бок, и ничего больше не требовал от судьбы. Лежать бы вот так до конца дней своих… Красота, блаженство и благодать…
Но, как известно, счастье не бывает долгим. Об этом хорошо знают, например, прогульщики. Прогуляешь день, прогуляешь два, может быть и на третий день счастье выпадет, а потом — попадёт тебе! И чем дольше счастье длилось, тем больше и попадёт!
Вот и Батон беспокоился: долго ли продлится его счастье, или судьба уже готовит ему какой-нибудь неприятненький сюрпризик? Или сюрпризище?
Глава № 31
Младшего сержанта Стрекозу ловят и прячут в мешок
Была кромешная ночь. В темноте около здания, на карнизе которого неподвижно застыла Стрекоза, натянули сетку. Стрекоза и во тьме кромешной видела не хуже кошки, несколько раз стреляла, но только ранила одного человека.
Улица погрузилась во мрак. Ни в одном доме не горел свет.
На Стрекозу навели яркий луч прожектора, чтобы он слепил её и она ничего бы не видела.
Задача предстояла сложная: надо было взять младшего сержанта так, чтобы она не успела выстрелить в себя.
По совету агента Муравья для неё был заготовлен специальный мешок из нервущейся ткани и с крепкими завязками. Чтобы агенточка не задохнулась, в мешке были проделаны маленькие отверстия.
— Пора начинать, — озабоченно и с заметным волнением сказал полковник Егоров, снял мундир, ботинки, носки и остался в лёгком спортивном костюме. — Вспомним-ка молодость!
— Товарищ полковник! — обратился к нему младший лейтенант Юрий Васильков. — Разрешите мне! У меня всё-таки второй разряд по акробатике. Разобьётесь вы! Или покалечитесь!
— Знаю я вас, акробатов, — весело ответил полковник Егоров. — Потом среди друзей хвастаться будете: дескать, им, полковникам, хорошо, командуют только, а мы, акробаты, на высоте четвёртого этажа трудимся… Приготовиться! — скомандовал он. — Начали!
Взвыли сирены, одна громче другой, одна протяжнее другой, так взвыли, будто в городе враз загорелось девятнадцать домов. (Кстати, жители микрорайона обо всём были заранее предупреждены, соответствующие меры были приняты и в больнице.)
Полковник Егоров взобрался на подоконник, спустился на карниз, пролез под оконной рамой и выпрямился, прижавшись спиной к стене. Между нами говоря, было ему страшновато. Даже если упасть на сетку, то всё равно надо было на всякий случай попрощаться с родными и близкими.
Не дыша почти, он осторожно переставлял ноги. Пятки больно упирались в карниз, а носки — в воздухе. От этого создавалось впечатление, что ступни вот-вот сведёт судорогой.
Только бы не навернуться раньше времени! Хорошо ещё, что Стрекоза ослеплена и оглушена…
Стрекоза стояла с закрытыми глазами, держа руку с пистолетом наготове. Вот и надо было как-то отобрать у неё оружие.
В таких случаях говорят: секунды казались часами. Полковнику же Егорову казалось, что он на карнизе уже не первый год!
Сирены выли, сменяя одна другую.
Оставалось каких-нибудь полметра, и можно было хватать Стрекозу за руку с пистолетом.
Но тут Стрекоза вдруг шевельнулась, понюхала воздух, отвернула лицо от луча прожектора и вытянула (видимо, всё-таки наугад!) руку с пистолетом в сторону полковника Егорова.
Дуло пистолета от его плеча отделяли несколько сантиметров!
Раздумывать было уже некогда, и он схватил младшего сержанта за руку.
Стрекоза, как пойманная за хвост мартышка, извивалась в воздухе, норовя укусить полковника Егорова в руку. Он левой рукой вырвал пистолет и выпустил Стрекозу.
И сам, потеряв равновесие, полетел следом.
Ему казалось, что летел он очень долго и о многом успел подумать, два раза пожалел о том, что не имеет по акробатике хотя бы третьего разряда.
Потухли прожекторы, замолкли сирены, в домах начали загораться огни.
Еле-еле Стрекозу завязали в мешок. Врач торопливо смазывал йодом искусанных и исцарапанных младшим сержантом людей.
— Вроде бы целёхонек, — удивлённо сказал, ощупывая себя, полковник Егоров. — Вот только в голове как бы ветер гудит и шумит. Будто всё ещё лечу. Спасибо, товарищи, за работу. Ни одной оплошности.
Он поехал в больницу справиться о здоровье Фонди-Монди-Дунди-Пэка. Экая получилась досада! Пора уже было готовиться к переброске бывшего ЫХ-000 в «Гроб и молнию» — и вот на тебе! Одно лишь и утешение, что всё могло окончиться куда хуже.
Но почему не проходит шум в голове? Не хватало ещё, чтобы и с ним что-нибудь стряслось!
В больнице его не обрадовали, сказали:
— Рана очень опасная. Пуля разрывная. Задеты кости. Принимаем все меры.
— Если бы вы знали, как нам нужен этот человек! Вы даже представить себе не можете, до чего он нам необходим и как можно скорее!
В голове полковника Егорова уже не только шумело и гудело, но и трещало, скрипело даже. Он проглотил несколько таблеток и поехал узнать, как ведёт себя младший сержант Стрекоза.
По дороге полковнику Егорову стало совсем плохо. В глазах то темнело, то плавали разноцветные круги, в ушах отдалённым эхом трещали выстрелы, слышались чьи-то голоса.
Стрекоза всё ещё была в мешке.
