В коридор вышла высокая, статная девушка, розовощекая, с черными косами до пояса. Про таких говорят: кровь с молоком, красоты нет, а залюбуешься.
— Сплетни, — равнодушно ответила она, играя косой. — Не из-за него я уехала. Была нужда. Ой за мной и не ухаживал. Мало ли что болтают. Языки-то ведь не привяжешь.
Ее равнодушие показалось Валентину напускным.
— А почему он пить стал? — спросил Валентин строго.
— У него спросите, — Маруся перекинула косу через плечо, взяла другую. — Я тут ни при чем.
— Я не верю, — Валентин улыбнулся, догадавшись, что Маруся боится его. — Вы знаете, зачем я с вами разговариваю?
— Чтоб потом описать все, — дрожащим голосом проговорила Маруся. — А что про меня писать, если я непричастная.
Из комнаты в коридор выглядывали любопытные девичьи физиономии, раздавалось хихиканье. Маруся еще больше смутилась и пробормотала:
— Синегов велел воздействовать на него. Смешно.
— Вот что, — остановил ее Валентин, — даю вам честное слово, что о вас я писать не буду.
— А об нем?
Валентин замялся.
— Не надо, — умоляюще протянула Маруся. — Он напуганный. Синегов ему говорил, что в газете статью большую напечатают. Вася снова и начал.
— Значит, он бросал пить?
— Сколь раз!.. Жизнь у него неудачная.
— А вы с ним почему поссорились?
— Мы не ссорились, — возмущенно поправила Маруся. — Тут… Неловко говорить, но полюбил он меня, не знаю, за что. А я к нему равнодушная. Ну, не виноватая я, если… А все на меня напустились: воздействуй да воздействуй, Я и попробовала… Он и выгнал меня. «И ты туда же», — сказал. Я здесь нормировщицей устроилась. А дураки сплетню пустили, будто я Васи застыдилась.
— Словом, в трудную минуту вы его и бросили?
— Получилось так.
— Когда с ним увидитесь?
— Не знаю… Выгонит он меня…
— Не выгонит. Привет ему передать?
Обратно Валентин шел пешком. Факты накапливались, думал он, а ответа по-прежнему не было. У него была надежда, что в воскресный вечер он застанет Василия трезвым, но это была робкая надежда. Он постучал в дверь тихо.
Василий сидел без огня и как будто даже обрадовался приходу Валентина; зажег свет, включил плитку.
— Тебе привет от Маруси, — словно между прочим сказал Валентин, — ждет, когда ты ее навестишь.
— Чего? — оторопело спросил Василий, и лицо его неожиданно стало ласковым. — От Маруси? Да ну?
— Ставь чайник. Хорошая девушка, умная, сразу все поняла, не то что ты.
— Сравнили! Маруся, она, конечно, не я… Ругала меня?
— Хвалила…
Теперь Валентину оставалось только ждать. Он наблюдал, как Василий накрывает на стол, и не выдержал:
— Разве так чай заваривают?.. Хлеб надо тоньше резать. Сыру много не режь — не съедим, засохнет. Надо тебе шкафчик какой-нибудь смастерить для продуктов.
Хозяин беспрекословно подчинялся гостю. Валентин снял пиджак и стал пить чай стакан за стаканом. Василий заговорил сам:
— Я вот сидел и ждал, когда ты спросишь: а что же ты, Вася, в воскресенье и трезвый? Недавно в магазин ходил, так каждый встречный и поперечный спрашивал… Я почему пью? Да делать мне нечего, все мои дружки пьют. Все пьют, всем делать нечего… Передовиком я одно время был. Смешно. В газете меня описали, с портретом. Грамоты дали. На собраниях вызывали и везде говорили, что я, мол, передовик. А какой я передовик? И никто не посмотрел, как у меня внутри, на что я годен. Сейчас, говорят, пьяницей стал, и опять никто в душу не заглянет. Наплевать, мол. Надо было — передовика из меня сделали, пьяница получился — заклевали… Очень мне хочется человеком стать, а не получается… Уму-разуму никто не учит. А все эти выговоры — есть они, нет их — ерунда. И не во мне дело. Не я один пью.
— Рассуждаешь ты правильно, — сказал Валентин, — все понимаешь… А что ж сам себя не слушаешься?
— А я вроде молодого инженера. Теоретически все разумею, а на практике — нет. Беда-то в том, что такие, как я, ни в какую графу для отчета не подходят. Прикажи сейчас нашему Синегову представить отчет, скольких комсомольцев комитет отучил от пьянки, Синегов лоб разобьет, а отчеты сделает. Но уж если с него сводку в горком не требуют, он не пошевелится, хоть умри… А я злой стал. Я и выговора получал, и приказы про себя читал, а все думал: ну хоть единая душа обо мне, человеке, спросит? Не дождался. Я виноват, я знаю. Но ведь таких дураков, как я, много…
— Синегов виноват, — задумчиво проговорил Валентин, — еще кое-кто виноват. Это правильно. А ты?
— Я, — Василий тяжело вздохнул. — Я больше всех виноват. Знаю.
Разговор затянулся надолго, и Валентин остался ночевать у Василия. Когда хозяин заснул, гость сел к столу и начал писать.
Свои выводы Валентин изложил на другой день Синегову. Тот слушал, не перебивая, потом сказал:
— Мне и самому живого дела попробовать хочется. Мне самому бумажки жизнь портят. Сижу над ними, ровно писарь или счетовод. Вот, думаю, отправлю эти данные в вышестоящую инстанцию и за настоящее дело примусь, А завтра другие сведения требуют. Я с первичных секретарей опять цифры трясу. Где уж тут людьми заниматься?
В город он приехал на рассвете. Тихо было в редакции. Валентин распахнул окно и сел писать. Это очень редкое и приятное ощущение, когда статья почти готова, когда знаешь каждую фразу и уже видишь ее напечатанной.
Он сел на диван и задремал.
Проснулся Валентин от хохота. Громче всех смеялась Лариса. Полуяров стоял у двери и улыбался. Когда смех замолк, он сказал:
— Ничего, неплохо написал. В награду сегодня же вечером уедешь к нефтяникам. У них интересное дело началось.
— Павел Павлович! — взмолился Валентин, вспомнив об Ольге. — Завтра утром уеду! Ладно?
…Ночь была не по-уральски тепла. Стихли, ушли на покой ветры. Погруженная в плотную темноту земля дышала теплом, собранным за день. Казалось, прижми к земле ладонь — и ладонь нагреется.
— Завтра я уезжаю, — радостно сказал Валентин, зная, что Ольга огорчится.
— Опять?
— Опять. Нам на месте сидеть противопоказано.
— Ну и поезжай!
— Ты что?
— Ничего… — Ольга взяла его за руку. — Мне страшно отпускать тебя. Вдруг с тобой что-нибудь случится!.. Мне все время хочется сделать для тебя что-нибудь приятное. — Она отвернулась и добавила тихо: — Приласкать.
— Приласкай, — еле слышно отозвался Валентин.
Они встали так близко друг к другу, что Валентин ощутил теплоту ее груди. Ольга не шевелилась. Он прикоснулся губами к ее лбу и проговорил:
— Постоим так.
