– Это еще верст пятнадцать может оказаться, во тьме не разберешь.
– Это точно юрты Кумульчи? – спросил Рыжов строго. И получив неопределенный ответ, приказал Шепотиннику отдать казаху вторую из своих шинелей и обговоренный десяток патронов.
А потом пастух просто растворился, тут где-то был, рядышком, и вдруг его не стало. По всему, он двинулся назад, к своим, с новообретенной шинелью с пуговицами, которые он даже пальцем потрогал, и десятком патронов против волков. Отдыхать коню он не дал, наверное, хотел от этих русских подальше отъехать, чтобы не разговаривать с ними больше.
На ночевку стали прямо тут же, хотя Рыжову и казалось, что пятнадцати верст до огня нет как нет, но кони нуждались в роздыхе. Эскадрон устроился с радостью, и кошевары занялись несытной, но такой необходимой едой.
Вот будет номер, подумал Рыжов, засыпая после неизбежной полусырой каши и кружки «липового» чаю, который он организовал на пару с Шепотинником, если завтра выяснится, что это был не огонь, а лишь низковисящая звезда. Тогда придется, пожалуй, новых казахов искать, и еще не факт, что проводник не привел их, предположим, совсем в степь, откуда и до озера-то или русских хуторов добираться теперь в два перехода придется. А впрочем, нет, такого казахи устроить не могли, в степи честность диктуется необходимостью, как и любое коварство, а что выигрывал от этого коварства шерстистый пастух?
Проснулся он, когда едва туман стал виден, а за его стеной было по-прежнему темно. Но все же утро уже намечалось. По командирской привычке он обошел охранение, люди и подремывали, и все же стерегли – коней, людей, эскадрон, обоз и сон своих товарищей. Придраться было не к чему.
Ругаясь про себя на туман, Рыжов попробовал было отыскать правильное направление на ночной костерок, но это было бесполезно. Потом как-то развиднелось и пришла пора поднимать людей, кормиться и собираться для последнего до Кумульчи перехода.
Табунов жаловался, что тело у него задеревенело, что он не может привыкнуть спать на земле, но Раздвигин пару раз посмотрел на него со странным выражением, и комиссар умолк. Стыдно ему стало, что он, пролетарский чекист перед инженером слабость выказывает.
В путь двинулись, когда весь эскадрон из-за туманной этой дымки и обозреть не удавалось. Но идущие спереди указывали путь тем, кто за ними следовал, а направление Рыжов запомнил, и надеялся, что и кони уже чувствуют юрты Кумульчи, поэтому не слишком волновался, что собъется с правильного направления.
Так и оказалось, еще солнце не поднялось над степью, а впереди вдруг стали видны юрты и даже овечьи отары, и несколько таких же неказистых на вид лошадок, которые паслись скромно в сторонке от овец. Это и было становище Кумульчи.
Оказался он баем зажиточным по степным меркам, у него было семь юрт, и отары, которых и подсчитать на глазок было непросто. А еще у него оказалось немало женщин в юртах, еще больше всякой ребятни, конечно, грязноватой, в обрывках ткани, лишь отдаленно похожих на одежду, но подвижных и любопытных, как все дети.
Когда эскадрон направился на это становище, в воздухе повеяло напряжением, словно люди в юртах, хотя и увидели конников, которые к ним направлялись, но ничего в своих делах и заботах менять не стали, лишь затаились, не понимая еще, что происходит. Подъехали часа через два, расстояние в ночи, определенное кем-то из бойцов в пятнадцать верст, почти совпало с догадкой.
Когда подъехали и расположились, вперед двинулся Рыжов, комиссар, верный Шепотинник и почему-то Раздвигин. Рыжов спросил его:
– Вы решили с нами?
– Кумульчу я знаю, видел прошлой осенью. Будет лучше, если он меня вспомнит, я у него мясо выменивал.
– Ишь, поиски затеял, а мясо выменивал, – словно это было обвинение, пробормотал Табунов.
– Тут больше ничего другого и нет, – вздумал оправдываться Раздвигин, слегка растерянно. – Если что- то другое выменивать, так для этого на казачьи хутора пришлось бы идти.
Когда из одной юрты вышел высокий, пожилой, но кряжистый, с совершенно седой бородой казах, Рыжов ему сразу сказал:
– Ассалям, Кумульча-бабай.
Тот важно кивнул.
– У тебя, я слышал, есть русская женщина. Мы приехали за ней.
– Женщина есть, – Кумульча, если это был он, подумал. – Но она давно у нас живет, зимой много еды на нее ушло.
Это было почти деловое предложение. Помощь – помощью, но оставаться внакладе за спасение кого бы то ни было, пусть даже и женщины, а может быть, именно женщины, бабай не соглашался. Или тут было что-то еще, чего Рыжов пока не понимал.
– Я дам тебе проса, гречки и немного солдатского самосада. – Рыжов подумал, что очень удачно получилось, что у него осталось еще это чертово одеяло, которое он предлагал пастуху, и от которого тот отказался.
Одеяло это давно мучило его, слишком это была барская штучка, его в доме, который они заняли в Калачинске, нашел Шепотинник, и зачем-то приволок командиру. Что с ним делать Рыжов до вчерашнего дня не знал.
– Кашу я возьму, а самосад не нужен. Что-нибудь еще дай.
– Дам одеяло, чтобы твои дети ночами не мерзли.
– Разве они мерзнут? – Кумульчу даже развеселило такое предположение. Но вдруг откуда-то появилась одна маленькая, как ребенок, женщина, она что-то резковато высказала, и тут же пропала за пологом юрты. – Ладно, давай одеяло. И патроны дай, мне против волков нужно.
У всех у них одна байка про волков, подумал Рыжов. Но вынужден был согласиться.
