ума сошел Огородник. Мало того, что с котом разговаривает, еще и кормит его!
Я опять начал потихоньку выбираться. Железяк разных вокруг меня – тыщи, как бы не задеть чего- нибудь… Плохо, если Огородник меня поймает. Осторожненько надо, очень-очень осторожненько…
– Что ж мне делать? Как ей объяснить? Угораздило же…
Пауза. Кот еду изничтожает, надо думать. Ему беседовать некогда.
– Некоторые вещи кажутся правильными, совершенно очевидными, но на самом деле они абсолютно невозможны…
И тут чувствую, какая-то штуковина меня назад тянет. Ну, обернулся я – ай! – там проволочка одним концом мою штанину разорвать хочет, а на другом у нее особенная петелька, которая петелька сейчас- сейчас кучу железяк прямо с верстака сверзит. Я застыл.
– …Сколько лет прошло?
Поворачиваюсь-поворачиваюсь тихонечко, проволочку отцепляю… Фу-уф, теперь не сверзит. И я иду наружу, еще чуть-чуть осталось.
– А впрочем, какая разница…
Прямо передо мной стоит кот. Он, видно, по корибору шел, услышал шорох и морду в мою сторону повернул. Смотрит. Вот я. Кот меня оценил, морду лениво так отвернул и затрюхал-затрюхал к двери. Понятно мне: я нестрашное и несъедобное.
Но если кот – тут, с кем же там Огородник болтает?
Ой-ой!
Я весь холодный сделался. Опять застыл на месте.
– …Знаю, как ты поступила бы. Ты бы дала мне свободу. Ты всегда была очень добра, добрее всех, кого я помню. Благодарю тебя, Катенька, но свобода мне не нужна, свобода мне совсем ни к чему. После тебя уже никого не будет… Я истосковался по тебе. Жду – не дождусь, когда мы встретимся там, за чертой… Но, видишь, Господь к тебе не пускает. Значит, еще что-то нужно ему от меня, значит, еще не все мои дела тут окончены. Потерпи немножечко. Я чувствую, Катенька, осталась какая-то ерунда. Слышишь? Да-да, раньше меня пригибало к земле, а сейчас земля меня едва удерживает… Я уже такой легкий, что ноги сами отрываются от пола. Душа моя хочет улететь… Потерпи, Катенька, срок мой на исходе… Потерпи солнышко. Мне ведь тоже приходится терпеть…
Я вылетел оттуда, как ошпаренный.
Две недели прошло.
Ханна отправилась к терранцам. В их Tikhaya Gavan’. С Огородником не попрощалась, а попрощалась со мной. Вот. Сказала мне: «Знаешь, Капрал, по тебе буду скучать… И еще по кое-кому. Но уехать отсюда надо. Обязательно уехать отсюда, Капрал». – «Почему это?» – «Либо ты одеревенел совсем, либо ты чего-то хочешь от жизни. Так вот, я недавно поняла, что еще недостаточно одеревенела. Мне мало просто существовать, я хочу большего».
Я не понял, о чем это она. Но умная женщина.
И как Ханна ушла, так все и случилось. На следующую ночь.
Звонок зазвоночил, и поскакала кутерьма…
Я выскочил, дробовик с собой забрал. Потом вспомнил, что лучше его сразу зарядить. Ну, я остановился, заряжаю-заряжаю его. Мимо летит Вольф, пистолетом машет, кричит мне чего-то. А чего кричит, не слышу, ветер же.
– …стоишь тут как… – и ногой меня пнул в бок.
Ой-ой!
Я упал, ударился головой, дробовик мой из рук улетел… И перед глазами все кружит-кружит-кружит…
– …вставай же! Старина, ты жив? Эй? Да что… Жив. Не раненый? – Старик Боунз меня трясет за плечо, покою не дает.
– Оох…
– Ранили тебя? Ранили? Ранили, Капрал?
– Оох…
– Что, они уже здесь, уже до Станции добрались?
– Не-ет… Это наш один ду-урень…
– Как же так? А? Капрал?
Я подымаюсь, злой, бок болит и голова тоже болит.
– Давай, – я говорю, – до караульной хибары дойдем. Там все узнаем.
– Пошли, Капрал! Три ствола – лучше одного.
А у него обрез и длинный нож, вроде кухонного. Обрез самодельный тоже, как у меня. Только одноствольный.
– Да.
И мы пошли быстро-быстро, а потом побежали, потому у меня в голове развиднелось. Там, где хибара наша для дозорных начальников, стрельба дакает и дадакает.
– Я… долго… лежал?
– Нет… Тревога пять минут назад… была. – Боунз на бегу пыхтит.
Вдруг как пыхнет впереди! Как пыхнет еще раз!
И потом гром до нас докатился.
– Что это, Боунз?
А Боунз ругается страшно, никогда я от него таких слов не слышал. Ругается-ругается, а дальше бежит. И я бегу, только уже задыхаться стал.
Тут из-за поворота, где энергоузел раньше был, еще до Мятежа – Бритый один, я не разобрал какой. Прямо носом к носу.
– …парни… мать… ноги в руки и ходу… срань такая!..
Боунз его за локоть ухватил:
– Ты чего? Где все?
– Поубивали, гады, сволочи, быкуны порезали Третью точку… Сало и Бобра порешили… сейчас весь тамошний дистрикт режут, всю Трубу…
– Капитан где?
Бритый локоть выдернул:
– Хана Капитану! Ты рехнулся, старый пень?! Беги, пока жив!
Боунз хотел было его опять уцепить, но Бритый – молодой, ловкий, изогнулся и отскочил.
– Пош-шел ты!
Бритый от нас побежал, Боунз ему кричит:
– А в караулке что? А на точках? Да ты хоть это скажи!
А тот даже не обернется нисколечко, только завывает:
– Ха-наа! Всем ха-наа! Бе-гии-те!
И тогда я спросил у Боунза:
– Чего нам теперь делать?
Боунз за ухом чешет-чешет, ничего сказать не может. Главное дело, стрельба еще дадакает, а Бритый сказал – уже все… Как это? Или, может, людаки женщин убивают, а не дозорных, не добровольную стражу? Нет, как раз там хибара караульная. А домов, где обычные люди, в той стороне нету. От Трубы тоже дадаканье, значит, там тоже… чего-то… гвоздят друг друга… Я очень занервничал. И я сказал Боунзу:
– Надо бы нам Капитана найти…
А Боунз мне так сомнительно отвечает:
– Все, Капрал, нет его больше.
– Ну… может, перепутал Бритый… может… как-то… еще…
Боунз опять за ухом чешет:
– По правде говоря, этот субчик – враль известный… Ладно, Капрал, пойдем, посмотрим. Только мы медленно пойдем, а то я совсем запыхался…
– Пойдем медленно, Боунз. Да. Так лучше все разглядим.
И я очень мерзну, пока мы идем, очень мерзну! Даже мышцы все трясутся.
