направлялась в кафе и несмотря на полное неудобство хождения в дешевых вьетнамках по асфальту, умело заставляла попку работать на зрителей; этот тоже смотрел, нагоняя ее, но он уже готов, а приятность идет от самого умения вот так работать попкой при этих кретинских вьетнамках. Игорь молча шел рядом, и Пантера думала, что молчит он от смущения ее бесподобными красотами, хотя на самом деле он молчал, потрясенный воздействием магии взгляда – не на него и не для таких дел рассчитанного. Тогда Елена на секунду остановилась, спиной приняла Игореву неспособность очнуться и притормозить, пожала плечиками и триумфально спросила, полуобернувшись:
– Знаешь, что ты забыл?
– Да?
– Ты забыл сказать, как тебя зовут, – должен же он понять и осознать, насколько увлекательно зрелище ее тела, можно просто память потерять.
– Игорь. Прости, я просто память потерял. Ты замечательно выглядишь, – ей должно быть приятно.
– Игорь? Красивое имя. Князь Игорь, – она рассмеялась. Куда этим простодушным мужчинам понять, уж куда понять им, что не над ними посмеиваются женщины, а радуются тому, как признана и как оценена их женская краса.
Прикосновение его белой городской кожи к спине было приятно. Сухая гладкая кожа. Мышцы.
В маленьком припляжном кафе, сидя на грязных пластиковых стульях, они пили из пластиковых стаканов красное вино и заедали его сосисками с горошком из пластиковых тарелок, поставленных на пластиковые столы, отвратительно запятнанные сигаретными ожогами. Тонкий слой пыли на столах. Шесть-семь. Очень слабое место для удачно сложившейся ситуации. Телам было прохладно, почти что зябкий ветер трепал бахрому, свисавшую с огромных полосатых зонтов, раскинутых над столами. Оба не хотели друг друга. Игорь волновался, адреналин устроил ему приступ холодного озноба. Пантера понимала, что рано или поздно захочет его, но не спешила; нужна для желания нега, нужен уют. Равнодушный балтийский ветер – плохая повитуха желанию.
Обоих беспокоило то, что стулья грязны, и что кожа бедер соприкасается с пыльной поверхностью, обильно политой выделениями чужих потовых желез.
Оба знали: кафе лишь полустанок, на котором нельзя пребывать долго. Но знание их было разного сорта. Он знал на уровне инстинкта, она – на уровне навыка. Он не понимал, куда им следует отправиться после этого, она – еще не решила. Дикое мужское предчувствие подсказывало ему, что постель близко. Ее женский госплан просчитывал, когда именно.
– Кто ты?
– Женщина, все остальное ты видишь, – мужчины всегда ставят себя в проигрышное положение, считая почему-то своей святой обязанностью развлекать женщин разговорами. Молчаливый мужчина – победитель.
– Я ведь ничего не знаю о тебе.
– Я предметница.
– ?
– Преподаватель средней школы, географ – в этом месте Игорь остро почувствовал, сколь сильно ненавидят ее коллеги, особенно коллеги за сорок пять… – Для детей я Елена Анатольевна, можешь себе представить?
– Какой ужас. Это немыслимо, – Игорь прекрасно представлял себе это, но Пантера не может не чувствовать себя вечно-девятнадцатилетней.
– Очень даже мыслимо. Но ведь кто-то должен это делать, – тоном оправдывающегося палача- профессионала ответила Пантера. Студент что-то еще лепетал, лепетал, а она оценивала. Конечно, не атлет. Но жилистый такой, кожа чистая, нежные волосики. Альбиносик ты мой. И вот еще что: очень спокойный, уверенный голос. Ему положено сейчас волноваться, и он волнуется: видно, видно по всему. Но какой при этом спокойный, уверенный голос, какой приятный баритон, ему бы в дикторы. Она посмотрела на красные Игоревы сосочки и отключилась от разговора, нимало не волнуясь, как будет воспринято ее молчание. Как воспримет, так и воспримет. Она смотрела на его молоденькие аппетитные сосочки и погружалась в баритон. Он говорил, что-то говорил, потом замолчал, заговорил вновь и вновь затих, бормоташка мой. Когда самый низ купальника-боди промок по-настоящему, решение замаячило перед ее мысленным взором.
Переодеваться все равно придется. Можно разойтись по номерам, потом пойти в город, погулять, зайти в ресторан… после этих сосисок с рестораном придется обождать; неэффективно набивать брюхо, так сказать, в преддверии. Просто погулять. Сосны, вечер, пустынные дорожки парка, она даст ему прикасаться, а потом потрется щекой; первый поцелуй будет шаловливым, почти не поцелуем, а игрой; потом пауза, во время которой накачиваются серьезные чувства, и второй поцелуй, глубокий. Еще и еще. Хорошо бы найти лодочную станцию и целоваться на лавочке под стук качающихся лодок о причал – очень романтично. Скорее всего, если он ничем не испортит дело, ничем не разочарует, они лягут часа через три. При малейших сомнениях, можно отложить назавтра – ночь покажет, насколько она будет томиться по парнишке, простить ли ему еще пока не замеченные недостатки. Но скорее всего – через три часа. Первый раунд – при дневном свете, в преддверии вечера. Приятно. Не забыть купить еще вина.
– Пойдем.
– Что? – она была настолько поражена этой репликой, что чуть не поперхнулась вином.
– Пойдем. Сейчас, – он добавил второе слово, чтобы оставить Пантере одну-единственную интерпретацию. Кое-кто сообщал по секрету, что в таких знакомствах решительность и суровость многое дают. Говорят, нетерпеливых орангутангов женщины любят.
Мужчинам перерыв между «я тебя заметил» и «сейчас я кончу» не нужен. Они сообщают женщинам: «Младший брат уже встал», – даже не с гордостью, а просто требовательно: давай! – и древний мужской миф прикрывает это нетерпение малообоснованным тезисом, что так «легче всего их завести». Десять процентов, наверное, заведутся, кроме того, по тонкости внутреннего устройства еще тридцать процентов из разных побуждений сделают вид, что завелись. Остальные… Ах, бедные славные мужчины. Так что ритуал ухаживаний они в большинстве своем считают данью традициям, чем-то вроде сложного танца, в котором не грех пропустить половину па. Совсем немного среди них умников, которые сознательно ищут любовь и жену. Мужчина, даже в XX столетии, несмотря на манную кашу цивилизованных городских нравов, сильнее, а потому и неразборчивее женщины; ему ни к чему осторожность, он идет на капканы, которые увидит через месяц после первой ночи или через год после свадьбы. Когда их уже не снимешь с искалеченных конечностей.
Женщинам такие мышеловки с придавлением лап совершенно не нужны. Слабость учит их видеть опасности вокруг подозрительно пустынной полянки с мужским сыром. Маньяки, уголовники, грязнули, грубияны, альфонсы, неявные зануды, слабопотенты – никаких напроломов!
Женщины во время ухаживания не столько радуются острословию павлинов, силе тигров и подаркам тельцов, сколько ревизуют со всем тщанием, то ли это, не опасно ли это, подходит ли это – одним словом, не поставлен ли капкан. Они оценивают перспективы, как сторона, рискующая большим.
Игорь ошибся, но ошибся очень удачно. Молчание Пантеры он принял за сигнал заканчивать болтовню и приступать к делу. Кто его знает, когда именно к нему надо приступать, но говорят, что женщины любят, когда за них решают, когда их ведут; они, как будто, постоянно неявным (а иногда и совершенно непонятным) образом на это намекают.
Пантера, разумеется, ни на что не намекала. Ее планы, как обычно, были чудом филигранной техники. А этот нетерпеливый орангутанг, как и все нетерпеливые орангутанги, все начал портить, начал куда-то спешить. Он не опасен, это ясно, как Божий день. Какое он вообще имеет право решать за нее. Но так это сурово было сказано: пойдем! Пойдем, сказал этот белобрысый смельчак, и что-то сладко заныло там внизу. Может опытный попался мальчик, техничный такой, как год назад на юге. Должны, конечно, соблюдаться какие-то вещи. Но я же все равно справлюсь с ним в случае чего. Пожертвовать прогулкой и медленным сближением?
Но только не правом оставлять решение за собой! Ситуацией надо управлять. И мягче, мягче, мы что, орангутанги?
– Пойдем. Мне как раз надо было переодеться. Ужасно холодно, ты не чувствуешь?
