Дмитрий Володихин
Омерзение
Осень, среда
8.20—8.30, а потом 18.30–18.40 в обратном порядке
Примерно четыре-пять. Положительно, не больше пяти. Для вестибюля при входе в подъезд, если можно его назвать вестибюлем, конечно, когда смотришь на него сверху, с первой лестничной площадки, это почти рекордный результат. Еще неделю назад тут были верные шесть, а по выходным доходило до восьми.
За счет чего? Отчасти псы. Не все, конечно. Аккуратные овчарки даже понижали на полбалла. То же самое – благородные колли. Но бульдожки разных сортов, бессмертная болонка со шкурой цвета седины древних старух и такой же нездоровой розовостью, буль-терьер, оснащенный мордой каннибала! – и все это с когтистым скрежетом двигалось, шумно дышало, недобро косилось, лупило погаными хвостами по ногам, прямо в подъезде затевало междуусобные войны, заливаясь оглушительным лаем и сочась злобным хрипом… Кажется, график их выгула по субботам и воскресениям втрое оживленнее, чем по будням. Наскоро одетые чада из-под-пятницы-суббота. Ласковые мамашки я-вытрясу-тебя-из-коляски-на-следующей- ступеньке. Или то же, но в варианте ой-ну-помогите-засунуть-ребенка-в-лифт-чего-стоите. Расхлябленные до изнеможения пружин створки входных дверей. Грязные кирпичи на страже их поражения. Это немного напоминает ноги недорогой проститутки, расставленные профессиональным инстинктом даже на седьмом клиенте и в полном беспамятстве (грязными в этой параллели должны быть носки или драные чулки: Игорь никогда не общался с живыми проститутками, завиток воображения возник из книжной пищи). На протяжении двух суток – до позднего утра понедельника – испохабленная уличной грязью плитка. Уборщица по выходным выходная; скидываются на оплату ее труда пять-семь квартир каждый месяц; женщина вспыльчивая и общежитная, она сама себе определила, что этих рублей на субботне-воскресный труд заведомо не хватает, – а кто оспорит, если в подъезде среди состоятельных квартир перевелись монстры, злобные климактерическим упорством?
Впрочем, если отойти на два шага, так, чтобы левый глаз улавливал подоконник не на грани «формата», а почти в половину зрения, тогда верные шесть возвращаются: окно относительно благополучного вестибюля сжимается до трети «экрана», нейтрально-неприятная стена (унылая расцветка подъездов и общественных туалетов) – еще треть (пять-шесть), и примерно треть придется на кошмарный подоконник. Полбеды, что он изрезан ножом. Полбеды, что на оконных рамах и в трещинах набухшей от сырости краски намертво оккупировала значительные территории пыль/грязь (серое/черное). Полбеды, что белый глянец положен слой на шелушащийся слой на шелушащийся слой на шелушащийся слой. Полбеды, волокнистые сгустки паутины на коленчатой батарее. Куда большее омерзение вызывают иные следы человеческой жизнедеятельности. Во-первых, бычок, бывшим огоньком прочно вплавленный в месиво краски. Во-вторых, липкое даже не на ощупь, а на уровне какой-то умопомрачительной визуальной осязаемости пятно от красного вина. Проклятая уборщица за эти деньги никогда не притронется к подоконникам. Ее дело – лестница, лифт и стены.
– Мое дело – вашу лестницу тряпкой возить. И ссанье ваших кобелей с лифта выгребать (Игорь: ссанье нельзя выгребать, его приходится собирать тряпкой, погружая ладони в непобедимую мерзость запаха). Спасибо скажите, что я согласная пурверизатором на стенах детскую ваших дурь замазывать. Муж говорит, выгоню, дура-черт, вся от краски воняешь. А я все равно вам замазываю. А вы тут еще ваши подоконники!
– Прошу извинить меня. Может быть, если я предложу вам четыреста рублей (двести? триста? четыреста – наверное), вы не откажетесь все-таки немного поработать с подоконниками? – никогда прежде до вчерашнего дня Игорь не решался предложить ей деньги. Уборщица создавала вокруг себя теплый сырой микроклимат грязной воды в ведре и замызганного халата. Это было восемь. Он просто не мог. Вчера попробовал из-за полузакрытой двери. Дверь не пропускала большую часть теплой сырости, как не пропускают радиацию свинцовые перегородки. Что-то все-таки просачивалось сквозь черный кожзаменитель, «подушку», металл… вступало в какие-то интимные диффузии с молекулами двери и непостижимым образом просачивалось. Но – меньше. И Игорь решился. Впрочем, тщетное усилие:
– Усталая я. Не хочу. Если вам так нужно, давай сам возись, – в голосе безобразной женщины возраста палаты номер шесть послышалось некоторое колебание, так что в будущем аналогичные вылазки могли оказаться более успешными; но первая попытка взять очевидный бонус провалилась.
Таким образом, подоконники продолжали давать по шесть-семь, и среднее арифметическое со стеной и вестибюлем оказывалось шесть.
Но это – если сделать два шага назад. Лучше их не делать. С тем же успехом можно бы и в лифт войти (шесть-семь: отвратительные надписи, застоявшийся дух от мочи и дерьма псов, котов, алкоголиков, полусожженные зажигалками юных уродов кнопки), но в лифт Игорь не заходил на протяжении приблизительно четырех лет. Даже чуть больше.
Если бы в подъезде жил кот – баллом ниже. Пушистый аристократизм всегда намного облагораживает среду, если конечно это не калека и не сборник лишаев и гноящихся очей. В общем, средний кот сразу скидывает два балла, но балл набирается за счет отвратительной газетки с пиршеством протухших объедков. В целом – баллом ниже. Коты неоднократно заходили в подъезд, подвергали его исследованию на предмет жилплощади, однако избыточное поголовье псов отпугивало. Квартирные коты мелькали редким чудом в открытых дверях, но никого из них гулять на вольную волю не отпускали. Игорь понимал хозяев: не убежит зверь, так придет с грязью в шерсти на брюхе и еще большей грязью на подушечках. Котов полууличного-полуквартирного режима в подъезде не водилось вот уже год – с тех пор, как пропал славный Маркиз (блестящий черный джентльмен в белых туфлях и при белом галстучке) со второго этажа.
Итак, более или менее благополучный вестибюль, если, конечно, его так можно назвать. Желто-красная плитка сегодня была вымыта на час раньше, чем всегда. Кроме того, она уже высохла, и при этом жильцы не успели ее наградить грязными подошвенными разводами. В родительском доме, сидя на унитазе, Игорь любовался плиткой: в изящном плетении трещин он видел то выброшенные на берег каравеллы, то десант пришельцев, то прихотливые головные уборы красавиц. Еще позавчера у самого лифта на стене красовалось гадкое изображение женщины с пышными бедрами и бюстом как у палеолитической венеры. Ее влагалище было отмечено пятном раздавленной сигареты. Так вот, изображение, по счастью, уже замазали. В минусе были стол вахтера и входная дверь. Стол, видимо, знавал прежде неспокойные времена: из под темной (дерматиновой?) обивки виднелись ватные потроха. Створки дверей выступали в неизменном амплуа ветеранов труда: обшарпанных, неряшливых, со слоистой бурой красочкой и железной скобкой ручки, слабо держащейся на болтах (Игорь открывал всегда одним средним пальцем, брезгуя прикасаться кожей к металлу, изнасилованному с утра десятками чужих неприятных ладоней). Зато сам вахтер давал несомненный плюс. Не какой-нибудь старый дед в непобедимом сером пиджачишке и, может быть, в старорежимной кепке. Нет, мужчина средних лет, скорее всего, из бывших офицеров. Он дорожил этой работой, а потому бывал неизменно вежлив – надо полагать, офицерские негустые, но гарантированные заработки прервались когда-то преждевременной отставкой и унизительной безработицей. Впрочем, вахтеру мечталось подняться выше, да и вообще он не желал опускаться, «держался молодцом», а потому его стираная-перестираная пятнистая армейская одежда отличалась примерной чистотой и отутюженностью. Правильный мужчина. Тренированный человек (сбитые костяшки пальцев), но не катает гибкую мощь с бока на бок, покачиваясь ноги-на-ширине-плеч-руки-сложены-сзади, не пугает никого полуоткрытой агрессивностью; есть она агрессивность, есть – не те еще годы, чтобы не желать практической миссии (разнять драчунов, не допустить в подъезд бомжей, гуляк, прочую подозрительную публику и т. п.) вместо часов утомительного сидения на посту, – но весь ударный арсенал далеко упрятан от невнимательного глаза. Правильный, одним словом, мужчина – и баллом ниже.
В целом да, где-то четыре-пять, совсем неплохо.
8.30—9.00, а потом 18.00–18.30 в обратном порядке
Москва хороша на пике высоких сезонов: в огненное лето или спелой зимой. В остальное время она, как и всякий недоблагоустроенный мегаполис в умеренном климате, скверна. Южные города корректируют мерзость скученного общежития обилием света; такие уж это места, что под щедрым солнышком битое стекло сходит за самоцветы, а пыль и грязь – за песок, принесенный ветром с пляжа.
