Светоч заговорил твердо, четко, с расстановкой, давая всем понять, что разъясняет ситуацию и больше не потерпит никаких вопросов на эту тему:
— Вчера во время поединка я вслух восхитился красотой одной из воительниц. Мои верные слуги, неправильно истолковав мой восторг, доставили женщину во дворец. Это было их ошибкой. Сегодня, возвращая красавицу вот этому грайанцу, я заверяю, что ни одна мужская рука не коснулась ее ночью. Женщина так же чиста, как и была вчера. Полагаю, моего слова достаточно?
Вопрос был чисто риторическим. Посмел бы кто-нибудь усомниться в слове повелителя! Да после такого веского заявления даже старая шлюха смогла бы, как в юности, прицепить к своему имени слово «шиу». И никто не посмел бы возразить...
Нервное напряжение среди присутствующих ослабло. Кое-кто начал громким шепотом, якобы только для слуха соседа, восхвалять мудрость и благородство правителя Наррабана. Нхари-дэр уже хотел распорядиться, чтобы чужеземцев проводили к воротам дворца.
Но тут на всю комнату прозвучал яростный женский голос:
— Требую справедливости! — Нурайна сбросила маску скромницы и теперь пылала праведным гневом. — Если моя обида не будет смыта, я брошусь в храм Единого, упаду на ступени и буду кричать о возмездии!
Вельможи возмущенно завертели головами: что еще надо этой сумасшедшей?
— Чем ты недовольна, женщина? — кисло поинтересовался Светоч, которому очень не понравилось упоминание о храме Единого. — Разве я солгал?
— Повелитель сказал правду. Ни одна мужская рука не коснулась меня. И все же я подверглась чудовищному унижению... — Нурайна осеклась, глубоко вдохнула воздух и с истинно трагическими нотами в голосе произнесла: — Меня вынудили провести ночь на мужской половине дворца!
Присутствующие содрогнулись: какими бы лизоблюдами ни были придворные, все же они оставались наррабанцами, и слова оскорбленной женщины взметнули в их душах целый вихрь чувств...
Орешку было наплевать, где устроили на ночлег Нурайну — да хоть на конюшне! Но он был актером до мозга костей и не мог оставить без поддержки реплику партнерши.
Встав с сундука, Орешек сделал несколько шагов к Светочу и обвел присутствующих глазами, полными недоумения и боли.
— Неужто правда то, что я услышал? — начал он негромко, сам не сразу поняв, что читает монолог из трагедии «Принцесса-рабыня».
Он декламировал по-грайански, но присутствующие его поняли — даже те, что не знали иного языка, кроме родного.
Светоч опешил, заморгал, опасливо попятился. Можно подумать, человек ни разу не был в театре!..
Громоздкие носилки из черного бархата, доставившие Нурайну во дворец, теперь удалялись от дворцовой площади, чуть покачивая под своим пыльным пологом двоих грайанцев.
Орешек негромко, чтобы не слышали носильщики, рассказывал о своих похождениях в подземелье. Нурайна слушала с интересом, но в то же время перебирала разложенные у себя на коленях украшения из редчайшего светлого янтаря, привезенные из далекого холодного Уртхавена. Ожерелье, серьги, браслет, повязка для волос — все это было подарено Светочем в возмещение ущерба, нанесенного ее достоинству.
Когда Орешек замолчал, Нурайна поднесла повязку к своим темным волосам:
— Ну, как?
— Красота! — искренне ответил Орешек. — А ты умница: вовремя завизжала о своей женской чести. Будет на что нанять корабль на обратном пути. А то остались бы мы с красивой наррабанской брехней о благородном поведении Светоча!
— Корабль на это можно даже купить, — поправила его Нурайна. — Но почему — «брехня»? Повелитель сказал чистую правду!
И раздраженно забарабанила пальчиками по рукояти Альджильена (разумеется, меч ей вернули, иначе она так просто не покинула бы дворец).
Орешек от изумления даже не сразу нашелся, что сказать (а это бывало с ним крайне редко).
— Вей-о-о! — завопил он наконец так, что невольники чуть не выронили рукояти носилок. — Что, серьезно? Похитил, привез во дворец — и не это самое... не покусился?.. Ой, недотепа! Ой, пенек лопоухий! Верно говорят в Аршмире: не можешь любить — сиди и дружи!..
Нурайна выпрямилась (насколько позволил полог носилок), окинула Орешка одним из тех убийственно презрительных взглядов, которые так потешали парня со дня их первой встречи, и ледяным голосом отчеканила:
— Разве жалкая ворона с припортовой свалки может понять, что на душе у орла?
— Да не переживай! — снисходительно утешил ее Орешек. — Зря ты так о себе... Ну, не поняла ты его чувств — и не надо! Да и он, если подумать, не такой уж орел...
Нурайна гордо тряхнула волосами и отвернулась от ничтожного плебея, которому никогда не подняться до душевных высот истинной знати.
Орешек тоже отвернулся, пряча торжествующе-ехидную улыбку.
Оба еще не знали, что их ждет опустевший дом с распахнутой настежь дверью...
29
На окраине Нарра-до, в глухом тупике, приютилась лавка старьевщика Тхора. Никак нельзя было сказать, что стояла она на бойком месте, но те, кому нужен был Тхор, находили к нему путь.
Кто только не тянулся в лавчонку: воры, желающие сбыть мелкую добычу (солидными ценностями занимались другие скупщики), нищие (по тому же поводу, что и воры), окрестные бедняки, желающие купить дешевую одежонку (прекрасно понимая, что она, возможно, только что отстирана от крови). Бывали совсем уж загадочные посетители: женщины, лица которых были скрыты вуалью; мужчины, закутанные в плащи, из-под которых предательски выглядывало золотое шитье... Не наведывались сюда лишь стражники — а если им все же приходилось туда заглянуть, обязательно предупреждали о своем визите, тайком отправив в лавку посланца. Что бы там ни говорили о стражниках, а у них тоже совесть есть, они стараются по мере возможности отработать полученные деньги...
Жарким вечером Тхор восседал на широком помосте, под навесом из пальмовых листьев, среди выставленных на продажу вещей. Его суровое коричневое лицо было замкнуто и невозмутимо, он глядел на мир сверху вниз из-под полуприкрытых век.
По товару, по столбам навеса и даже по коленям хозяина шныряли в свете факела две большие коричневые ящерицы. Тхор их не гнал: это твари чистые и для человека полезные. Они москитов ловят.
За спиной хозяина — дверь, ведущая в дом, в просторную комнату, где обычно Хаста, младшая сестра Тхора, вместе с двумя рабынями занималась переделкой старых вещей, купленных братом за бесценок: стирала, латала, а порой делала из трех нарядов один.
