тяжелое золото...
30
— А знаешь, Шайса, я начинаю привыкать к запаху серы. А когда мои планы сбудутся, кто знает, может, тогда этот запах будет напоминать мне о великой борьбе и блестящих победах! Что скажешь, змей ты мой ручной?
Шайса задумчиво принюхался.
— У меня с этим запахом тоже что-то связано в памяти... в той, прежней... нет, не вспомнить... А эта статуя — ну, не могу я стоять к ней спиной! Когда отворачиваюсь, она следит за мной, я чувствую!
— Не говори ерунды, это всего лишь каменное изваяние. А тень бога, что обитает там, появляется лишь ночью.
— Все равно... не доверяю я этому истукану! Он меня тревожит! Чтоб ему провалиться в ту пустую бочку, на которой он стоит!
— В пустую бочку? О чем ты говоришь?
— Об этой пустоте, что под ним в камне... если глянуть за жертвенник.
Джилинер и Шайса удобно устроились на ведущих к жертвеннику ступенях. Каменные выступы были покрыты алым пушистым ковром, превратившись в нечто вроде скамьи: Ворон решительно отказывался сидеть по-наррабански, на полу.
Последние слова слуги так изумили хозяина, что он не поленился встать и обойти жертвенник.
— В самом деле! Ниша! Может, ты даже знаешь, зачем она?
— Знаю, — хмуро отозвался Шайса. — В нее когда-то клали связанных пленников и оставляли умирать от голода и жажды. Те долго кричали, молили о пощаде, это радовало Кхархи... А вот откуда я это знаю... — Шайса озадаченно замолчал, потом развел руками: — Чтоб я сдох, если помню — откуда...
— Ты определенно был одним из кхархи-гарр... впрочем, вернемся к более важным делам. За астролога я тебя хвалю. Молодчина!
Шайса просиял так, словно хозяин одарил его кошельком золота.
— Старик, правда, трепыхается, — продолжил Джилинер озабоченно. — Ладно, пусть пока подумает. Следующая задача — найти браслет Кхархи. Шпионы по всему миру высматривают нашу пропажу. Я, признаться, рассчитывал на свои силы. Не так уж сложно разыскать вещь с помощью колдовства. Но, видно, в браслете и впрямь заключены могучие чары! Спрятался он от меня, как раковина на дне моря... как снежинка в буран...
— А что за браслет-то? — заинтересовался Шайса. — Золотой небось?
— Серебряный, с пластинками яшмы. И еще там камень под названием «Сердце тьмы» — в нем-то и сосредоточена вся...
Он оборвал фразу, глядя поверх головы Шайсы. Слуга тревожно обернулся.
В черном проеме показалась высокая тонкая женщина с лицом, укутанным серой вуалью. Не обращая внимания на замолчавших мужчин, она направилась к жертвеннику. В одной руке у нее был серебряный кувшин, в другой — чаша, полная крупного желтого порошка, от которого исходил пряный аромат. Легко покачивая бедрами, женщина поднялась по ступеням, чуть не наступив на руку опешившему Шайсе.
Приоткрыв рот, коротышка глядел, как наррабанка, чинно поставив на гранит чашу и кувшин, распростерлась на жертвеннике, припав лицом к ногам огромной статуи. Затем поднялась, зачерпнула пригоршню ароматного порошка, рассыпала перед черным идолом. Отлила из кувшина себе на ладонь немного вина, плеснула в сторону изваяния. Стоя спиной к мужчинам, откинула с лица вуаль и застыла в напряженной позе, словно чего-то ожидая. Затем вновь спрятала лицо, подняла кувшин и чашу и неспешно удалилась.
Когда ее каблучки застучали по ступеням, Шайса пришел в себя.
— Она — жрица, господин мой?
— Нет, — с грустной улыбкой ответил Ворон. — То, что ты видел, — часть свадебного обряда. В первую брачную ночь невеста рассыпает у ног жениха благовония, плещет на него вином... Да, она всерьез считает себя женой Кхархи. И время от времени напоминает Хмурому, что готова исполнить долг супруги.
— Сумасшедшая?
— Конечно.
— А фигурка неплоха... — осклабился Шайса. — И походочка такая... такая... А интересно: в безумную женщину может вселиться Хозяйка Зла?
— Э-эй, выбрось дурь из головы! — встревожился господин. — Эта пальма не для такого дровосека! Если невмоготу без бабы — свистни своим Посвященным. Расстараются, раздобудут для тебя смазливую рабыню.
— Расстарались уже! — зло отозвался Шайса. — В Нарра-до дела шли плохо, я злой был... они и решили подольститься. Поймали на улице девчушку лет тринадцати, не больше. Уж я надеялся, что хоть такая малышка не во власти Многоликой. Ведь над безгрешными душами старая дрянь не госпожа! Но ведь надо же... совсем кроха, и мужской руки не знала, а все равно... — Шайса замолчал, удрученно разглядывая свои сильные узловатые пальцы.
Джилинер на миг брезгливо скривил рот, но голос его звучал спокойно и ровно:
— А эту... божью супругу... чтоб ты и в мыслях тронуть не смел! Это очень полезная женщина. Сам понимаешь, просто так она не вошла бы в круг Избранных. Под ее рукой мало Посвященных, всего полтора десятка, но каждый стоит десятерых. Сама она в ранней юности была любимой наложницей прежнего правителя Наррабана — и убила его по приказу Великого Одержимого... а как разбирается в ядах! Я недавно пригласил ее разделить мою трапезу. А еще позвал того ксуури... ну, помнишь его — Уасанг... так эти двое сразу забыли о моем присутствии и завели беседу меж собой — о способах отравления... азартно так, задорно, перебивая друг друга. Ксуури щебетал, словно песню пел, а она смеялась. А я молчал, слушал и учился... Я — учился!
— Ну и ладно! — буркнул Шайса. — Не очень-то и хотелось!.. А она все равно дура, даже если в ядах знает толк. Да если Хмурый Бог сейчас явится в пещеру — в своем нынешнем воплощении, — ведь женушка не узнает муженька!
— Не узнает, — рассеянно согласился Ворон, теряя интерес к этой теме. — Сходи за пленником. Он наверняка уже сам не свой от страха. Созрело яблочко, вот-вот сорвется с ветки.
При первом же взгляде на грайанского ученого Джилинер понял: яблочко еще не созрело. Тонкое умное лицо старика было встревоженным, озабоченным, но не было в нем животного страха, готовности на все, лишь бы угодить тем, в чьих руках его жизнь и смерть.
— Достойнейший Илларни, — начал Ворон с мягкостью, которая была ужаснее любого крика, — давай не будем унижаться до жалких уверток и попыток загнать противника в угол. Здесь не городской стражник допрашивает воришку, а Великий Одержимый, служащий Хмурому Богу, беседует со знаменитым ученым. Ты ведь уже понял, к кому попал в гости, верно?
— Конечно, — кивнул Илларни. — В дорожной суме, которую отобрали у меня твои люди, есть записи, большая часть которых касается именно кхархи-гарр.
— Я прочел, — кивнул Ворон. — Очень интересно, хотя я не понял, с какой целью велись эти записи.
— Ну, как же! — оживился ученый. — Меня давно интересует, как зло проникает в человеческую душу, вернее, почему человек позволяет злу грязнить то, что получил при рождении чистым и светлым, без единого пятна. Это все равно что позволять наносить себе раны или обжигать свою кожу... но это делают! Почему? Ведь интересно разобраться! А здесь зло в самом черном, самом беспросветном виде... Кто же они такие, эти кхархи-гарр? Ведь и они были детьми, их кормила молоком мать! Как стали они чудовищами, вроде Подгорных Людоедов?.. Пожалуйста, не запрещай часовым разговаривать со мной, я могу узнать у них столько любопытного! А то караулит меня какой-то толстяк с тупыми глазами. Я к нему и так и этак, а он молчит, как медуза!..
