коры кашу себе сварят. Но есть и повыше его, кто все видит, - так вот, не запел бы еще как-нибудь на зорьке у него в амбарах красный петух.
- Тише! Тес, Мег! Не дело говоришь!
- Что это все значит? - тихо спросил Мэннеринг Сэмсона.
- Пожаром грозит, - отвечал немногословный Домини.
- Скажите же, ради всего святого, кто она такая?
- Потаскуха, воровка, ведьма и цыганка, - ответил Сэмсон.
- Вот уж истинно говорю вам, лэрд, - продолжала Мег, пока они перешептывались между собой, - только такому человеку, как вы, можно всю правду выложить; говорят, что этот Данбог - такой же дворянин, как тот нищий, который там вон внизу себе лачугу сколотил. А вы ведь, лэрд, действительно настоящий дворянин, и не первая сотня лет идет уже вашему дворянству, и вы никогда не будете бедных со своей земли гнать, как бездомных собак. И знайте, что никто из нас на ваше добро руки не подымет, будь у вас одних каплунов столько, сколько листьев на дубе. А теперь взгляните кто-нибудь на часы да скажите мне точно час и минуту, когда дитя родится, а я скажу вам, что его ждет.
- Ладно, Мег, мы и без тебя все узнаем, у нас тут есть студент из Оксфорда; он лучше тебя его судьбу предскажет - он ее по звездам прочтет.
- Ну, конечно, сэр, - сказал Мэннеринг в тон простодушному хозяину, - я составлю его гороскоп по закону тройственности, как учат Пифагор [c37], Гиппократ [c38], Диоклес [c39] и Авиценна [c40]. Или я начну ab hora questionis, [t3] как учат Хейли, Мессагала [c41], Ганвехис [c42] и Гвидо Бонат [c43].
Одной из черт характера Сэмсона, особенно расположивших к нему Бертрама, было то, что он не догадывался, когда над ним подтрунивали, так что лэрду, чье не слишком удачное остроумие не шло дальше самых плоских шуток, было 'особенно легко потешаться над простодушным Домини. Сам же Домини вообще никогда не смеялся и не принимал участия в смехе, поводом к которому служила его собственная простота; говорят, что он рассмеялся всего только один раз в жизни, и в эту достопамятную минуту у хозяйки его квартиры сделался выкидыш, то ли от удивления по поводу столь неожиданного события, то ли от того, что она испугалась ужасных конвульсий, которыми сопровождалось это разразившееся вдруг громыхание. Когда он в конце концов понимал, что над ним подшутили, то единственным, что изрекал этот мрачный человек, были слова: 'Удивительно!' или: 'Очень занятно', которые он произносил по слогам, не дрогнув при этом ни одним мускулом лица.
В данном случае он подозрительно и странно посмотрел на юного астролога, как будто сомневаясь в том, правильно ли он понял его ответ.
- Боюсь, сэр, - сказал Мэннеринг, оборачиваясь к Сэмсону, - что вы принадлежите к тем несчастным, которым слабое зрение мешает проникнуть в звездные сферы и разгадать тайны, начертанные на небесах; недоверие и предрассудки заслоняют таким людям истину.
- В самом деле, - ответил Сэмсон, - я держусь того же мнения, что и Исаак Ньютон [c44], кавалер, директор монетного двора его величества, что наука астрологии есть вещь совершенно пустая, легковесная и ничего не стоящая, - с этими словами он сомкнул свои широко разъятые, как у оракула, челюсти.
- Право же, - возразил ему Мэннеринг, - мне очень грустно видеть, что человек вашего ума и образования впадает вдруг в такое удивительное заблуждение и слепнет. Может ли сравниться коротенькое, совсем недавно получившее известность и, можно сказать, провинциальное имя Исаака Ньютона со звучными именами таких авторитетов, как Дариот [c45], Бонат, Птолемей [c46], Хейли, Эцтлер, Дитерик [c47], Найбоб [c48], Харфурт, Заэль [c49], Таустеттор, Агриппа [c50], Дурет [c51], Магинус [c52], Ориген [c53] и Арголь [c54]? Разве не все, как христиане, так и язычники, как евреи, так и правоверные, как поэты, так и философы, - разве не все они признают влияние звезд на судьбу?
- Communis error - всеобщее заблуждение, - отвечал непоколебимый Домини Сэмсон.
- Нет, это не так, - возразил ему молодой англичанин, - это твердое и обоснованное убеждение.
- Это уловки обманщиков, плутов и шарлатанов, - сказал Сэмсон.
- Abusus non tollit usum - злоупотребление какой-нибудь вещью никак не исключает законного ее применения.
Во время этого спора Элленгауэн был похож на охотника, который неожиданно попал в поставленный им же силок. Он поочередно поворачивал голову в сторону то одного, то другого собеседника и, видя, с какой серьезностью Мэннеринг парировал доводы своего противника и сколько учености он выказал в этом споре, начинал уже, кажется, верить, что тот не шутит. Что касается Мег, то она уставила на астролога свой дикий взгляд, потрясенная его абракадаброй, еще более непонятной, чем ее собственная.
Мэннеринг использовал это преимущество и пустил в ход весь трудный ученый лексикон, который хранился в его поразительной памяти и который, как это станет видно из последующего изложения, был ему известен еще с детских лет.
Знаки зодиака и планеты в шестерном, четверном и тройном соединении или противостоянии, дома светил с фазами луны, часами, минутами [c55]; альмутен, альмоходен[c56], анахибазон [c57], катахибазон [c58] - тысячи разных терминов подобного же звучания и значения снова и снова сыпались как из рога изобилия на нашего бесстрашного Домини, природная недоверчивость которого позволила ему выдержать эту беспощадную бурю.
Наконец радостное известие, что леди подарила своему супругу чудесного мальчика и сама чувствует себя хорошо, прервало затянувшийся спор. Бертрам кинулся в комнату жены, Мег Меррилиз спустилась вниз на кухню, чтобы отведать свою порцию гронинг-молта и кенно, [t4] а Мэннеринг, поглядев на часы и заметив очень точно час и минуту, когда родился ребенок, со всей подобающей учтивостью попросил, чтобы Домини указал ему какое-нибудь место, откуда можно было бы взглянуть на ночное небо.
Сэмсон, ни слова не говоря, встал и распахнул стеклянную дверь, которая вела на старинную террасу позади нового дома, примыкавшую к развалинам старого замка. Поднявшийся ветер разогнал тучи, которые только что перед этим застилали небо. Полная луна светила прямо над его годовой, а вокруг в безоблачном просторе во всем своем великолепии сияли все ближние и дальние звезды. Неожиданная картина, которую их сияние открыло Мэннерингу, глубоко его поразила.
Мы уже говорили, что в конце своего пути наш путешественник приближался к берегу моря, сам, однако, не зная, далеко ли ему до него оставалось. Теперь он увидел, что развалины замка Элленгауэн были расположены на возвышении, или, скорее, на выступе скалы, которая составляла одну из сторон тихой морской бухты. Новый дом, пристроенный совсем вплотную к замку, стоял, однако, чуть ниже, а за ним берег спускался прямо к морю естественными уступами, на которых виднелись одинокие старые деревья, и кончался белой песчаной отмелью.
Другая сторона бухты, та, что была прямо против замка, представляла собой живописный мыс, полого спускавшийся к берегу и весь подрытый рощами, которые в этом зеленом краю доходят до самого меря. Из- за деревьев виднелась рыбацкая хижина. Даже сквозь эту густую тьму видно было, как на берегу передвигаются какие-то огоньки: возможно, что это выгружали контрабанду с люгера, прибывшего с острова Мэн [c60] и стоявшего на якоре где-то неподалеку. Едва только там внизу заметили свет в доме, как крики 'берегись, гаси огонь' всполошили людей на берегу, и огни тут же потухли.
Был час ночи. Местность поражала своей красотой. Старые серые башни развалин, частью еще уцелевшие, частью разрушенные, и там и сям покрытые ржавыми пятнами, напоминавшими об их глубокой древности, кое-где обвитые плющом, поднимались над краем темной скалы направо от Мэннеринга. Перед ним расстилался безмятежный залив: легкие курчавые волны катились одна за другой, сверкая в лучах луны, и, ударяясь о серебристый берег, рассыпались нежно шуршавшей воздушной пеной. Слева лесные массивы вдавались далеко в океан; луна своим колеблющимся сиянием озаряла их волнистые контуры, создавая изумительную игру света и тени, чащ и прогалин, на которой отдыхает глаз, стремясь в то же
