9 сентября.
'Однако есть лошади?' – спросил я на Ыргалахской станции… 'Коней нету', – был ответ. 'А если я опоздаю, да в городе спросят' и т. д. – 'Коней нет', – повторил русский якут.
Дорога была прекрасная, то есть грязная, следовательно для лошадей очень нехорошая, но седоку мягко. Везде луга и сено, а хлеба нет; из города привозят. Видел якутку, одну, наконец, хорошенькую и, конечно, кокетку.
Заметив, что на нее смотрят, она то спрячется за копну сена, которое собирала, то за морду вола, и так лукаво выглядывает из-за рогов…
Сосны великолепные, по ним и около их по земле стелется мох, который едят олени и курят якуты в прибавок к махорке. 'Хорошо, славно! – сказал мне один якут, подавая свою трубку, – покури'. Я бы охотно уклонился от этой любезности, но неучтиво. Я покурил: странный, но не неприятный вкус, наркотического ничего нет.
Еще я попробовал вчера где-то кирпичного чаю: тоже наркотического мало; похоже на какую-то лекарственную траву. Когда я подскакал на двух тройках к Ыргалахской станции, с противоположной стороны подскакала другая тройка; я еще издали видел, как она неслась. Коренная мчалась нахально, подымая шею, пристяжные мотали головами, то опуская их к земле, то поднимая, как какие-нибудь отчаянные кутилы. Они сошлись с моими лошадьми и дружески обнюхались, а мы, то есть седоки, обменялись взглядами, потом поклонами. Это был заседатель. 'Лошадей вот нет', – сейчас же пожаловался я. Он оборотился к старосте и сказал ему что-то по-якутски. Я так и ждал, что меня оба они спросят: 'Parlez-vous jacouth?*' – и, кажется, покраснел бы, отвечая: 'Non, messieurs**'. * Вы говорите по-якутски? – фр. ** Нет, господа – фр.
Потом заседатель сказал, что лошади только что приехали и действительно
Нечего делать: заседатель – авторитет в подобных случаях, и я покорился его решению. Мы принялись за чай.'У меня есть рябчики, и свежие', – сказал я. 'А! – значительно сделал заседатель, – а у меня огурцы', – прибавил он. 'А! – еще значительнее сделал я. – У меня есть говядина', – сказал я, больше затем, чтоб узнать, что есть еще у него. 'У меня – белый хлеб'. – 'Это очень хорошо; у меня есть черный…' – 'Прекрасно!' – заметил собеседник. 'Да человек вчера просыпал в него лимонную кислоту: есть нельзя. Но зато у меня есть английские супы в презервах', – добавил я. 'Очень хорошо, – сказал он, – а у меня вино…' – 'Вино!' Тут я должен был сознаться, что против него я – пас.
Он ехал целым домиком и начал вынимать из так называемого и всем вам известного 'погребца' чашку за чашкой, блюдечки, ножи, вилки, соль, маленькие хлебцы, огурцы, наконец, покинувший нас друг – вино. 'А у меня есть, – окончательно прибавил я, – повар'.
VIII
ИЗ ЯКУТСКА
Ураса. – Станционный смотритель. – Ночлег на берегу Лены. – Перевоз. – Якутск. – Сборы в дорогу. – Меховое платье. – Русские миссионеры. – Перевод Св. Писания на якутский язык. – Якуты, тунгусы, карагаули, чукчи. – Чиновники, купцы. – Проводы.
***
Было близко сумерек, когда я, с человеком и со всем багажом, по песку, между кустов тальника, подъехал на двух тройках, в телегах, к берестяной юрте, одиноко стоящей на правом берегу Лены.
У юрты встретил меня старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут живет, но не понимал, отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и глаз с меня не сводит. 'Вы смотритель?' – кланяясь, спросил я его. 'Точно так, из дворян', – отвечал он. Я еще поклонился. Так вот отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли за кого-нибудь из своих начальников?
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я узнал только, что он тут не живет, а остановился на ночлег и завтра едет дальше, к своей должности, на какую-то станцию.
'А вы куда изволите: однако в город?' – спросил он. 'Да, в Якутск. Есть ли перевозчики и лодки?' – 'Как не быть! Куда девается? Вот перевозчики!' – сказал он, указывая на толпу якутов, которые стояли поодаль. 'А лодки?' – спросил я, обращаясь к ним. 'Якуты не слышат по-русски', – перебил смотритель и спросил их по-якутски. Те зашевелились, некоторые пошли к берегу, и я за ними. У пристани стояли четыре лодки. От юрты до Якутска считается девять верст: пять водой и четыре берегом.
'Мне надо засветло поспеть на ту сторону', – сказал я. 'Чего не поспеть, поспеете! – заметил смотритель и опять спросил перевозчиков по-якутски, во сколько времени они перевезут меня через реку. – Часа в три, говорят, перевезут'. – 'Что вы: да ведь через три часа ночь будет!' – возразил я. 'Извольте видеть, доложу вам, – начал он, – сей год вода-то очень низка: оттого много островов и мелей; где прежде прямиком ехали, тут едут между островами'. – 'Где же река?' – спросил я, глядя на бесконечное, расстилавшееся перед глазами пространство песков, лугов и кустов. 'А вот она и есть, – сказал смотритель, указывая на луга, пески и на проток, сажен в
'Лена, значит, шире к той стороне, к нагорной, как Волга', – заключил я про себя.
Смотритель опять стал разговаривать с якутами и успокоил меня, сказав, что они перевезут меньше, нежели в два часа, но что там берегом четыре версты ехать мне будет не на чем, надо посылать за лошадьми в город.
'А там есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?' – спросил я. 'Однако нет, – сказал он, – кусты есть… Да почто вам юрта?' – 'Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?' – 'А на берегу: что им доспеется? А не то так в лодке останутся: не азойно будет' (то есть: 'Не тяжело'). Я задумался: провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст – когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
'Там берегом дорога хорошая, ни грязи, ни ям нет, – сказал он, – славно пешком идти'. – 'Человек мой города не знает: он не найдет ни лошадей, ни гостиницы', – возразил я. 'Однако гостиницы нет в Якутске', – перебил смотритель. 'Как нет: где же я остановлюсь?' – спросил я, испуганный новым, неожиданным обстоятельством. 'Извольте послать вашу подорожную в управу: сейчас квартиру отведут; обязаны'. – 'А tout malheur remede*', – заметил я почти про себя. 'Чего изволите?' – 'Нет, это я так, по-якутски обмолвился. Вот что, господин смотритель: я рассудил, что если я теперь поеду на ту сторону, мне все-таки раньше полночи в город не попасть. Надо будить всех. Не лучше ли мне ночевать здесь, в юрте?..' – 'Оно, конечно, лучше, – отвечал он, – юрта хорошая, теплая; тут ничего не воруют; только блох дивно'. * 'Лекарство от всех бед' – фр.
Мне наскучил якутский язык, я обрадовался русскому, даже и этому, хотя не всё и по-русски понимал. Решено: я остался. Мы вошли в юрту, или, правильнее, урасу. Это просто большой шалаш, конической формы, из березовой коры, сшитый довольно плотно, так что ветер мало проходил насквозь. Кругом лавки,
