Эдуард быстро спросил у Милна:
— Что там?
— На восьмом и на третьем перестрелки. Следите за проемом, мне нужно кое с кем переговорить.
— Милн! — позвала Аделина.
— Да?
— Перспективы есть?
— Возможно скоро будут.
— А вертолет?
— Про вертолет рекомендую забыть.
Аделина побелела от прилива холодной злости. Эдуард смотрел почему-то на Милна — тот направлялся к столу — и не заметил, или сделал вид, что не заметил, выхода Нинки — тихого, неслышного. Через четыре такта за Нинкой последовала Аделина.
Эдуард, разрываясь, смотрел, как все здороваются, и смотрят недоверчиво на потухшего Демичева, а Кашин рассказывает о том, что ему сказал Малкин…
— А кто такой Малкин? — спросила Марианна.
— Малкин?
— Малкин…
— Хоккеист такой есть, — подсказал Стенька. — За бугром играет.
— Нет, Малкин — это издатель. Представительный такой мужчина, солидный.
— Да нет же, Малкин — он…
— Милн! — позвал Эдуард.
Но Милн, не оглядываясь, поднял предупредительно указательный палец. И остановился возле Стеньки.
— Как дела? — спросил у него Милн.
— Ничего дела, — с легким вызовом ответил Стенька.
Милн смотрел теперь на сидящего у стены Пушкина. Бросил взгляд на Людмилу. Снова посмотрел на Пушкина. Некрасов и Амалия уселись с остальными.
— Я попросил прощения, вот у него, — сообщил Стенька Милну, а затем и Некрасову. — У вас не буду просить, а у него попросил. Раненый он. Да и вообще, как у любимой интеллигентиками авторши написано… как это… «Кто к жидам не знал дороги…» Как там дальше?
— Должен в срок платить налоги, — подсказал Некрасов.
— Нет, не так… а…
— А Малкин? — спросил Милн.
— Малкин — хоккеист, я ж говорю, — возмутился Стенька. — Никто не слушает.
Мокрый Кашин благоразумно решил не вмешиваться.
Милн взял Стеньку за шиворот, поднял на ноги, и хотел было вести его в банкетный зал.
— Милн, там занято! — крикнул ему Эдуард, порываясь бежать за Аделиной.
— В банкетном зале?
— Да! Там дети!
— Что они там делают? — спросил Милн, не выпуская пытающегося вывернуться Стеньку.
— Не знаю. Пируют, наверное, — предположил Эдуард, радуясь в глубине души, что Милн обращается со Стенькой так, как Эдуарду самому давно хотелось обращаться со Стенькой, но он не имел права.
— А в кухне? — спросил Милн.
— Оставьте парня, — попросил отец Михаил.
— Не волнуйтесь, ничего с ним не станется, — отозвался Милн, волоча Стеньку в кухню.
В кухне он припер его к блестящей, не очень чистой, двери холодильника и слегка долбанул затылком.
— Э! — возразил Стенька.
Милн вытащил мобильник.
— Не желаете ли позвонить дяде? — спросил он. — Или папе?
— Что это вы…
Милн еще раз долбанул его затылком в дверцу.
— Не желаете?
— Зачем?
— Чтобы рассказать ему, где находитесь, и кто еще находится здесь же, с вами.
— Да при чем…
— Звони, парень. Вот тебе телефон.
— При чем тут мой дядя?
— Как это — при чем? Кто у тебя дядя?
— Да так… директор предприятия…
— А папа?
— Папа?
— Да. Родитель. Кто твой отец, дубина?
— Мэр.
— Мэр? Какого города?
— Ну…
Милн хлопнул его по щеке.
— Санкт-Петербурга.
Молодчина Хьюз, подумал Милн, да и я неплох.
— Лично Птолемей Мстиславович Третьяков, стало быть, — сказал он. — Вовсе не Малкин. Малкин вообще не при чем в данном случае. Ну, звони.
— Да он спит сейчас.
— Мы тоже будем спать, все, через полчаса, вечным сном, если ты не позвонишь. Звони, сука! Звони!
Стенька набрал номер. Милн отпустил его, но встал рядом так, чтобы Стенька не чувствовал себя комфортно — вплотную.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. СЕЙСМИЙЧЕСКИЕ АБЕРРАЦИИ
Перепалка между Демичевым и Некрасовым, которой ждал Милн, не состоялась. Демичев отрешенно смотрел на всех, вид имел жалкий, а Некрасов, видя, что творится с Демичевым, почувствовал к нему нечто вроде симпатии. У Демичева не было даже сил осведомиться, почему Пушкин сидит на полу и что у него с башкой.
В руках Амалии появился классический атрибут всех иллюзионистских представлений — колода карт. Затем карты исчезли. Затем опять появились. Привратник отвел стакан от пострадавшего глаза и с невольным восхищением следил за движениями фокусницы. Отец Михаил смотрел на Амалию неодобрительно. Марианна заинтересовалась не меньше привратника — она любила фокусы. А мокрый Кашин вдруг разморился и стал клевать носом.
Выведя Стеньку из кухни, Милн усадил его на стул, и сказал, обращаясь к отцу Михаилу:
— Вот.
Отец Михаил кивнул.
— Милн… — позвал было Эдуард, но вдруг осекся.
Снова проявилось движение в вестибюле, и на этот раз опасения Эдуарда оправдались — в бар вошли бравым шагом четверо в хаки, с автоматами на изготовку.
— Ну, один, по крайней мере, нашелся, — удовлетворенно-мрачно произнес сержант Гоголь. — Вставай, Демичев. Где Кречет?
