не очень красива, но все равно, поцелуй меня… — И она протянула руки и подставила губы, словно для поцелуя. — Но только одно условие, Ги: ты оставишь мне моего сына. Умоляю, заклинаю тебя, не забирай, оставь его мне! Что станется с матерью, если она лишится своего ребенка? Ты требуешь его у меня, чтобы дать ему прославленное имя и огромное богатство… Нет! Говоришь, что эта жертва нужна ради его счастья… Нет! Мой ребенок принадлежит мне, и я не отдам его. Никакие богатства на земле, никакие почести не заменят ему матери, склоняющейся над его колыбелью. Ты хочешь отдать мне взамен ее ребенка… Нет, ни за что! Чтобы эта женщина целовала моего сына! Это невозможно! Заберите от меня чужого ребенка, он внушает мне ужас, отдайте мне моего. Ги, не настаивай, не угрожай, что рассердишься, что бросишь меня, — я же уступлю, а потом умру. Откажись от своего гибельного плана, ведь даже подумать такое — и то грех. Увы, ни мольбы, ни слезы не трогают тебя. Ну что ж, бог нас покарает. Трепещи при мысли о нашей старости. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Когда-нибудь дети придут к нам и предъявят жестокий счет. Они проклянут нас. Ги, мне ясно наше будущее. Я вижу, как мой сын в ярости бросается ко мне. Великий боже, что он говорит? О, эти письма, письма, драгоценная память нашей любви… Но он мне грозит, он ударил меня! Помогите! Сын поднял руку на мать… Только никому не рассказывай об этом! Господи, как я страдаю! Он же прекрасно знает, что я его мать, и притворяется, будто не верит. Боже, за что же эта мука? Ги, друг мой единственный, прости, у меня не было сил противиться и не хватило духу подчиниться.
В этот миг вторая дверь комнаты, выходящая на площадку, отворилась, и вошел Ноэль, как всегда бледный, но невозмутимый и спокойный.
Его появление подействовало на умирающую, как удар электрическим током.
Она задрожала всем телом, глаза ее расширились, и, поднявшись с подушек, простирая руки к Ноэлю, она громко закричала:
— Убийца!
Конвульсивно дернувшись, она рухнула на постель. К ней подбежали, но она была мертва.
Воцарилось глубокое молчание.
Величие смерти и ужас, который она внушает, таковы, что перед нею склоняют головы даже самые сильные духом, даже скептики. На миг умолкают страсти и корысть. Мы невольно сосредоточиваемся, когда в нашем присутствии испускает последний вздох один из наших ближних.
Впрочем, все присутствующие были до глубины души взволнованы сценой предсмертной исповеди, горячечной и горестной.
Но слово «убийца», последнее слово, произнесенное г-жой Жерди, никого не удивило.
Все, кроме сестры, знали о страшном обвинении, тяготеющем на Альбере. Несчастная мать бросила свое проклятье ему.
Ноэль выглядел глубоко опечаленным. Встав на колени у кровати той, что заменила ему мать, он схватил ее руки, приник к ним губами и простонал:
— Она мертва! Мертва!
Преклонив рядом с ним колени, монахиня и священник читали заупокойные молитвы. Они молили бога быть милостивым к душе усопшей и упокоить ее в мире. Просили дать немножко счастья на небесах той, что столько выстрадала в земной юдоли.
Граф де Коммарен сидел, откинувшись на спинку кресла, голова его бессильно поникла, а лицо осунулось и было бледней, чем у покойной, которая когда-то была его возлюбленной, красавицей Валери.
Около графа хлопотали Клер и доктор. Им пришлось распустить ему галстук и расстегнуть воротничок сорочки: он задыхался.
С помощью старого солдата, чьи покрасневшие глаза говорили о сдерживаемом горе, кресло графа перенесли к приоткрытому окну, чтобы он мог вдохнуть свежего воздуха. Три дня назад эта сцена убила бы его. Но теперь его сердце затвердело от горя, как твердеют от работы ладони.
— Слезы спасут его, — шепнул на ухо Клер доктор.
И вправду, г-н де Коммарен понемножку пришел в себя, и вместе с ясностью рассудка к нему вернулась способность страдать.
Следом за подавленностью приходит сильнейшее духовное потрясение; кажется, будто природа накапливает силы, чтобы можно было вынести несчастье; поначалу его не ощущаешь со всей остротой и только позже начинаешь осознавать всю его огромность и глубину.
Взгляд графа остановился на кровати, где лежало тело Валери. Это все, что осталось от нее. Душа ее, нежная и преданная душа отлетела.
О, чего бы он не отдал, чтобы бог даровал этой несчастной женщине всего день, нет, час жизни! С каким раскаянием он бросился бы к ее ногам, чтобы вымолить прощение, чтобы сказать, как ненавистна ему теперь его былая жестокость. Сказать, что не понял ее безграничной любви. Зачем по одним лишь сплетням и домыслам, даже не подумав поговорить, объясниться, он с холодным презрением отступился от нее? Зачем не повидался с нею? А ведь тогда ему не пришлось бы двадцать лет кряду терзаться мыслью, что Альбер, быть может, не сын ему. И жил бы он не в угрюмом одиночестве, а спокойно и счастливо.
И тут ему припомнилась смерть графини. Она тоже любила его и потому умерла.
Он не понимал их обеих и этим убил.
Пришел час искупления, и он не мог сказать: «Господи, слишком огромна кара твоя!»
И какая кара! Столько несчастий за пять дней!
— Да, — прошептал граф, — она это предсказывала. Почему я ее не послушался?
Брат г-жи Жерди пожалел старика, на которого свалилось столько горя. Он протянул ему руку и сказал:
— Господин де Коммарен, моя сестра давно уже простила вас, если она вообще когда-нибудь на вас сердилась. Сегодня вас прощаю и я.
— Благодарю вас, сударь, благодарю, — пробормотал граф и вздохнул: Великий боже, какая смерть!
— Да, — тихо промолвила Клер, — она умерла с мыслью, что ее сын убийца. И мы не успели ее разубедить.
— Но нужно хотя бы, чтобы ее сын получил свободу и смог отдать ей последний долг, — решительно произнес граф. — Ноэль!
Адвокат стоял рядом и все слышал.
— Отец, я обещал вам спасти его, — сказал он.
М-ль д'Арланж в первый раз взглянула в лицо Ноэлю, их взгляды встретились, и девушка не смогла сдержать гримасу отвращения, которая не ускользнула от адвоката.
— Альбер уже спасен, — надменно сообщила она. — Мы требуем только одного: чтобы правосудие действовало побыстрее и немедленно вернуло Альберу свободу. Судебный следователь уже знает правду.
— Правду? — переспросил адвокат.
— Да. В ночь убийства Альбер был у меня, со мной.
Ноэль изумленно воззрился на нее: столь необычное признание, услышанное без всяких объяснений из девичьих уст, могло поразить кого угодно.
— Сударь, я — мадемуазель Клер д'Арланж.
Г-н де Коммарен коротко пересказал все, что узнал от Клер. Когда он закончил, Ноэль сказал:
— Вы видите, сударь, в каком я положении. Завтра…
— Завтра! — с негодованием прервал его граф. — Вы хотите, как я понял, ждать до завтра! Долг чести велит действовать сейчас же, немедля. Для вас лучшее средство почтить эту несчастную женщину — не молиться за нее, а освободить ее сына.
Ноэль склонился в поклоне.
— Вы приказали, сударь, я подчиняюсь. Сегодня вечером у вас в особняке я буду иметь честь дать вам отчет о предпринятых мною шагах. Возможно, мне удастся привезти к вам Альбера.
Сказав это, он в последний раз поцеловал покойную и вышел.
Вскоре после него ушли граф и м-ль д'Арланж.
Брат г-жи Жерди отправился в мэрию сделать заявление о смерти и выполнить необходимые
