– Розенблат, ты куда после десятого? – спросила его как-то одноклассница Лена, дочка первого секретаря райкома партии.
– Конечно в художественный. Куда же мне еще?
– А, ну туда, может, и примут, – вроде бы как успокоила Лена.
– Почему «может быть»? Поступлю, значит, примут.
– Ну, не совсем так, – усмехнулась она. – В Баумановский, например, с такой фамилией вряд ли поступишь.
– Почему? – глупо спросил он и тут же сообразил, почему.
Разговор оставил тяжелый осадок. Но гром грянул, когда до выпускных экзаменов оставалось всего несколько месяцев. Шел 1953-й год. Страну потрясло сообщение о разоблачении «убийц в белых халатах» – известных врачей кремлевской больницы. Газеты и радио раскалялись от праведного гнева, требуя суровой кары врачам-отравителям. Русакова вызвал к себе первый секретарь обкома партии. Они давно знали друг друга, были на ты.
– Володя, надо почистить наши медицинские учреждения… Сам понимаешь.
Русаков понимал. Надо, значит, надо.
– Но Арона не отдам, – заявил он.
– Ты что, с ума сошел? Как это «не отдам»?
– Не отдам! – набычившись, твердил Русаков. Оба перешли на крик. Наконец, устав от перепалки, Русаков, понизив тон, спросил: – Иван Андреевич! Все, как говорят, под богом ходим, от судьбы и несчастного случая никто не застрахован. Случись что с твоими близкими, к кому бы ты обратился, скажи, как на духу?
Аргумент подействовал.
– Ладно, в госпитале пусть останется. Но с главного убери. Все. Это не обсуждается.
Через неделю, вернувшись с работы, Роза Моисеевна сказала Вите:
– А меня на пенсию проводили. И правильно, надо молодым дорогу уступать.
Событие, потрясшее страну, она никак не комментировала. Арон Маркович встретил свое понижение, как всегда, бесстрастно. В конце концов его не лишили возможности стоять у операционного стола. Было ли ему жаль своего детища, госпиталя, который он создавал с нуля и сделал образцовым медицинским учреждением – этого никто не узнал. Главврачом назначили Сергея Борискина, тридцатилетнего хирурга, который считал Арона Марковича своим учителем. «Наверное, это неплохо, все-таки из своего коллектива», – подумал Арон Маркович.
– Борискин? Он еще себя покажет! – говорили с опаской между собой коллеги, знавшие его гораздо лучше, чем бывший главный врач.
Виктор был в панике. Будущее, еще недавно казавшееся таким безоблачным, обрушилось в одночасье. Приближались экзамены, но перспектива получить аттестат зрелости на фамилию Розенблат его не устраивала никоим образом. «И вообще, с какой стати, я же русский», – возмущался он про себя. И решил действовать. В папке, где Роза Моисеевна хранила документы, Виктор нашел свидетельство об усыновлении. Нужны ли еще какие-то справки, чтобы вернуть себе прежнюю фамилию и национальность, он не знал. На всякий случай съездил в Дом инвалидов и взял выписку из истории болезни, с тем и пошел в городской ЗАГС. Перед кабинетом заведующей толпилось много народу. Витя занял очередь, нервничая оттого, что может наткнуться на кого-то из знакомых, но, внимательно оглядевшись, таковых не увидел. В кабинет он вошел, когда до обеденного перерыва оставалось пятнадцать минут. За столом сидела не то что толстая, а прямо-таки могучая женщина. Ее плечам позавидовал бы спортсмен-тяжелоатлет, шеи практически не было, а квадратное лицо казалось бульдожьим. Витя заробел. Глянув глазами-буравчиками из-под заплывших век, великанша рявкнула:
– Ну, что там у тебя?
И глянула на часы.
Витя молча протянул паспорт.
– Ну? – опять услышал он. – И зачем вы мне его принесли?
Полистав паспорт, заведующая швырнула его на край стола. Квадратное лицо побагровело.
– Я сейчас все объясню. Я быстро, – заторопился Витя и положил перед ней свидетельство об усыновлении.
– Мои родители погибли во время войны. Я был доставлен в Дом инвалидов в тяжелом состоянии. Потом меня усыновили. Короче, я хотел бы вернуть себе свою фамилию, стать тем, кто я, по сути, и есть – русским человеком.
И тут заведующая начала вставать из-за стола. Витя испугался. А когда она выбросила вперед правую руку, не сразу понял, что ему предлагают рукопожатие.
– Уважаю, это мужественный поступок.
Могучая женщина побагровела еще больше. Праведный гнев так клокотал в ее груди, что из всего, что она говорила, Витя воспринимал лишь отдельные слова: «… самое святое… товарища Сталина… отнять наших детей… не позволим».
И уселась, как рухнула, стул под ней заскрипел, стол дрогнул, когда она положила на него тяжелые руки.
– Я тебе дам анкету. Заполни.
Витя осмелел:
– Зинаида Михайловна, – имя прочел на двери, на табличке, – у меня еще к вам просьба. Посоветоваться, если можно.
– Можно, – кивнула голова.
– Я уже говорил, что попал в Дом инвалидов в тяжелом состоянии, после ранения…
– Какое у тебя могло быть ранение, что за ерунду ты говоришь?
Глаза-буравчики просверлили Витю насквозь, но он был уже уверен в себе.
– Видите ли… Мы с мамой возвращались домой после комендантского часа. Маму застрелили, а меня, если позволите…
Виктор быстро закатал штанину на правой ноге. Розовая впадинка чуть ниже колена очень походила на пулевое ранение.
– Документов у меня с собой никаких не было, и когда я назвал фамилию Графов, может, произнес нечетко, меня записали Грачевым. А я тогда подумал – какая разница. Теперь жалею об этом. Хочется носить именно свою фамилию, от отца и деда.
– Графов! – фыркнула Зинаида Михайловна. – Из графьев, что-ли?
– Что вы! – Виктор застенчиво улыбнулся. Скорее, из крепостных какого-нибудь графа.
– Ну ладно. Графов или как там тебя. Бери анкету, заполняй, а мы тут решим.
Через неделю Виктор получил новый паспорт на имя Графова Виктора Ивановича, русского, и вздохнул с облегчением. Неизвестно, какие грядут времена и откуда могла бы вылезти история о судимости матери.
Виктору еще предстояло поменять комсомольский билет, но с этим, как он предполагал, проблем не будет. Секретарь райкома комсомола Федор Ерохин бывал у них в школе на общешкольных комсомольских собраниях, знал, что Виктор хорошо рисует, даже обращался к нему пару раз с просьбой оформить праздничные стенды в райкоме, да и возрастом был ненамного старше. Встретил секретарь Виктора приветливо, вручив билет, крепко пожал руку, пожелал всяческих успехов. А вот дальше случилось непонятное. Попрощавшись, Виктор направился к выходу и, уже почти переступив порог кабинета, явственно услышал сказанное ему в спину:
– Как жить будешь, гнида!
Это было так неожиданно и, казалось бы, невозможно, что он застыл на пороге.
