Ослышался? Федор сказал ему вслед что-то другое? Вообще ничего не говорил? Несколько секунд он стоял, не зная, закрыть ли за собой дверь или все-таки обернуться? Обернулся, онемевшими губами спросил:
– Вы что-то сказали?
– Нет, ничего. – Секретарь недоуменно пожал плечами и улыбнулся.
И по улыбке этой понял Виктор: сказал, сказал… Пулей выскочил из кабинета, так, что заныла больная нога. Уже когда вышел из здания, остановился, растер колено и пробормотал: «Сам небось еврей, сволочь».
На другой день старшая медсестра, мать секретаря райкома комсомола Мария Федоровна Ерохина, работавшая с Ароном Марковичем со дня открытия госпиталя, рассказала ему о том, что их сын изменил фамилию.
– Все нормально, – усмехнулся бывший главврач, – крысы всегда бегут с тонущего корабля. И попросил: – Розе ничего пока не говорите.
Дмитрий ознакомился с результатами судмедэкспертизы. Отпечатки пальцев, взятые в мастерской художника, принадлежали Геле, соседу по мастерской Митрохину, что вполне объяснимо, но отпечатки, причем испачканные кровью, на входной двери оставлены неизвестным. Кровь на носках Митрохина была идентична крови убитого, так что пока первым из подозреваемых оставался именно он. Дмитрий попросил доставить задержанного, надеясь, что допрос все-таки прояснит ситуацию. За сутки, проведенные за решеткой, художник побледнел и даже осунулся. Увидев уже знакомого следователя, вроде как обрадовался. Надеялся, что его привели, чтобы отпустить? Дмитрий, покончив с обязательными вопросами: имя, место рождения и т. д., протянул ему заключение экспертизы.
– Что это? – не понял Митрохин.
– Это свидетельство того, что вы или убили своего соседа, или, по крайней мере, заходили в комнату и видели его убитым.
– Не заходил… И уж тем более не убивал. Вот те крест! – Павел широко, размашисто перекрестился.
– Здесь это не проходит, не трудитесь. Жду признаний, причем, правдивых.
– Да помилуйте! За что мне убивать его?
– Вот я и пытаюсь это выяснить. И уж если вы решили отпираться, то хоть делали бы это как-то поумнее. Ну зашел, увидел, в милицию позвонить побоялся…
– Да не видел я его и в комнату не заходил, только в прихожую, дошел до шкафчика, где коньяк, взял и ушел.
– Кстати, вы что, так в носках и ходили?
– В носках, – вздохнул художник. – Тапочки сволочные залезли куда-то под диван, а ботинки надевать не хотелось.
– А какие у вас были отношения с убитым?
– Да никакие… Оказались соседями. Вот выпивкой его иногда пользовался. Но отдавал!
– Вы считали его хорошим человеком?
– Хороший человек – понятие относительное. Но что касается меня, то нет, не считал.
– Может, завидовали? А в пьяном виде чувства взыграли, а?
– Чему? – Удивление художника казалось совершенно искренним. – Моцарт завидует Сальери и убивает его. Нонсенс.
«Авель тоже не убивал Каина», – подумал Дмитрий, а вслух спросил:
– Моцарт, конечно, вы?
– Конечно, я.
– Да, вчера вы сказали, что разбогатели. Не расскажете, каким образом?
– Убил соседа и украл драгоценности, – огрызнулся Павел.
– Послушайте! – повысил голос Дмитрий. – Вы, наверное, не совсем понимаете, в каком положении оказались! Да мне этих носков вполне достаточно, чтобы отправить вас на скамью подсудимых. И если вы не будете со мной искренним, то у меня просто не останется выбора. Так что, пожалуйста, отвечайте.
– В Москве друг небольшую картинную галерею открыл, у меня несколько работ взял. Так вот одну картину купил иностранец за десять тысяч долларов. Для меня это большие деньги, возможность поработать, не думая о хлебе насущном.
– Или пить день и ночь, не одалживаясь у соседа, тем более неизвестно, кому теперь будет принадлежать мастерская.
– Нет, тут вы неправы. – Митрохин взъерошил кудрявую бороду. – Неправы, гражданин начальник, я, когда работаю, не пью. Подолгу не пью.
– Чем же так понравилась ваша картина иностранцу? Что на ней было изображено?
– Да ничего особенного. Рощица березовая, речушка да купола маленькой церквушки вдалеке. Картину не расскажешь, ее надо видеть, как музыку – слышать. Сюжет такой, что у каждого художника нашего, даже самодеятельного, обязательно с десяток найдется.
– Почему же купили именно вашу?
– Ну, в картине же главное, чтобы душа светилась и у березки каждой, и у речушки.
Павел улыбнулся, синие глаза его на минутку глянули как-то по-детски ласково.
«Черт возьми! Не похож он на убийцу. Ну никак не похож, – подумал следователь. – Или мне не хочется, чтобы он был убийцей?»
– А вы говорите – зависть, – продолжал между тем Митрохин. – Это он мог мне завидовать, потому что как художник умер уже давно.
– Я могу привести вам немало примеров, когда по пьянке люди убивали без видимой причины, просто кому-то показалось, что его «не уважают», а потом рвали на себе волосы и поверить не могли в содеянное.
– И опять неправда ваша, гражданин следователь. Чтобы злость наружу по пьянке вылезла, она где-то внутри сидеть должна. А вы спросите хоть кого, хоть ту же Гелю. Я пьяный много чудил – однажды почти на весь гонорар за проданную картину купил цветов и раздал на Тверской проституткам, хотя, поверьте, никогда не пользовался их услугами. А еще было – посреди улицы целовался с бродячей собакой. Но ни разу в жизни ни на кого руку не поднял.
– Вы ссылаетесь на Гелю. А вы давно с ней знакомы?
– С Гелей? Я знаком с ней всю жизнь.
В голосе художника прозвучала такая нежность, а глаза наполнились такой печалью, что Дмитрий оторопел. Предположить, что этот красивый мужик, да что он – хоть кто, был влюблен в Гелю, было просто невозможно.
– Что значит – «всю жизнь»?
– Это значит, что мы жили с ней в одном доме, в одном подъезде. И она была маленькой прекрасной феей.
– И вы были в нее влюблены?
– В нее все были влюблены и я, конечно, тоже.
Дмитрий попытался представить Гелю прекрасной феей, но ему это не удалось. Он посмотрел на часы и с некоторым сожалением прервал допрос. У Корня на час назначено совещание, а задержанный рисковал остаться без обеда.
– Мы с вами еще продолжим нашу беседу. А вы пока еще одну ночку подумайте над своими носками. И вообще, думайте, черт бы вас побрал! Если убийца – не вы, так помогите мне найти настоящего. Иногда любая мелочь может пролить свет.
Перед совещанием сказал Артемову:
