монастыре, и тот также будет проклинать нас, позоря мое имя. Знай, что нет применения его искусству среди дорог, но только среди стен под крышами. Так что я повелеваю тебе найти и разбудить брата Кевина, брата Голубка, брата Волчонка, брата Храброго Патрика, брата Храброго Брендона, брата Джемса и брата Питера. Пусть они схватят этого человека и свяжут его веревками, и погружают в воды речные, пока он не перестанет петь. А утром, дабы все это не заставило его кощунствовать еще громче, мы распнем его.
– Все кресты заняты, – возразил послушник.
– Тогда надо сделать новый. Если мы не совершим этого, то это совершат другие, ибо – кто может есть и спать спокойно, пока по свету бродят ему подобные? Худыми предстанем мы перед благословенным святым Бенигнием, и горьким будет лик его, когда он придет судить нас в Последний День, коли пощадили мы врага его, имев возможность раздавить! Брат, барды и скоморохи – дурное племя; они вечно проклинают, и возбуждают народ, беспутные и неумеренные во всем, язычники до глубин сердец, желающие следовать за Лировым сыном, и Энгусом, и Бригетой, и Дагдой, и Матерью Даной, и всеми лжебогами древних дней; они творят поэмы в прославление этих королей и королев и демонов – Финвара, чей дом под Круахма, и Красного Аодха из Нок-на-Сид, и Клина из Волн, и Айобхела из Серой Скалы, и того, кого зовут Донн из Кадей Морских; они противятся Богу и Христу и благословенным святым. – Говоря так, он то и дело крестился, а окончив, натянул колпак на уши, чтобы не слышать шума, и сомкнул веки, и отошел ко сну.
Послушник нашел брата Кевина, брата Голубка, брата Волчонка, брата Храброго Патрика, брата Храброго Брендона, брата Джемса и брата Питера, которые уже проснулись и сидели в постелях, и велел им подниматься; и они связали Кумхела и потащили его к реке, и погрузили в воду в том месте, что позже стало прозываться бродом Бакли.
– Скоморох, – сказал ему послушник, когда монахи притащили его обратно в странноприимный дом, – почему ты используешь ум, данный Господом, для составления богохульных и безнравственных стихов и сказок? Таково твое ремесло. Я сам, говоря взаправду, держу в памяти множество таких сказок и стихов, так что смею верно судить о них! Зачем ты восхваляешь всех демонов – Финвара, Красного Аодха, Клина, Айобхела и Донна? Я тоже человек великого ума и знаний, но я восхваляю лишь милосердного аббата, и святого Бенигния, нашего небесного покровителя, и князей нашей провинции. Душа моя достойна и спокойна, твоя же подобна ветру среди деревьев. Я говорил в твою пользу, будучи, как и ты, человеком мысли; но кто способен спасти подобного тебе?
– Друг, – отвечал скоморох, – душа моя истинно ветру подобна, и меня носит туда и сюда, верх и вниз, то вкладывая многие вещи в разум мой, то унося их прочь; за это и прозван я Диким Скакуном. – Больше в ту ночь он не говорил, ибо зубы его стучали от холода.
Аббат и братия пришли к нему поутру и велели готовиться к распятию, и вывели из странноприимного дома. Некоторое время он простоял, слушая, как летит высоко вверху стая уток-казарок, оглашая воздух громкими криками. Он воздел руки к ним, сказавши: – О большие утки-казарки, помедлите чуть, и, быть может, моя душа станет странствовать с вами к обширным побережьям и вольным морям! – У ворот толпа нищих окружила его, привыкнув просить подаяние у всякого паломника и странника, желающего провести ночь в гостинице. Аббат и братия отвели скомороха в лесок на некотором отдалении, где росло много стройных молодых деревьев, и заставили срубить одно и обрезать до нужной длины; а нищие стояли, окружив их, болтая и жестикулируя. Затем аббат приказал ему срубить дерево меньшей высоты и приколотить поперек первого так был изготовлен крест для него; и они возложили крест ему на плечи, потому что распятие должно было состояться на вершине холма, рядом с другими крестами. Через полмили они попросили его остановиться и дать представление: ибо он знал, как сам заявил им, все трюки Энгуса Милосердного. Старые монахи желали вести его дальше, но молодые хотели, чтобы он показал свое искусство; и он совершил много удивительного пред ними, даже доставал живых лягушек из собственных ушей. Но через некое время монахи набросились на него, говоря, что трюки его пошлы и полны скверны, и снова возложили на спину крест. Еще через полмили он сам попросил их остановиться и послушать его сказания, ибо он знал, как заявил им, все истории про Конана Храброго, того, на чьей спине росла овечья шерсть. И молодые монахи, выслушав эти веселые истории, снова повелели ему взвалить крест на плечи, ибо худо показалось им внимать подобным безумствам. Еще через полмили пути он вновь просил их остановиться и выслушать историю о белогрудой Дейдре, как перенесла она многие горести и как сыны Усна погибли, служа ей. И молодые монахи с безумным восторгом внимали его речам, но когда он окончил, они разгневались и били его за пробуждение в их сердцах давно забытых мечтаний. Они вновь положили крест ему на плечи и погнали к вершине холма.
Когда он взошел на вершину, крест сняли с его спины и начали рыть яму, чтобы установить его; нищие снова столпились кругом, говоря меж собой.
– Я прошу о последней милости перед смертью, – сказал Кумхел.
– Я не допущу дальнейших задержек, – ответствовал аббат.
– Я не буду медлить, ибо я вытащил меч, и рассказал истину, и пережил видение, и я доволен.
– Тогда ты просишь исповеди?
– Нет, клянусь солнцем и луной. Я прошу лишь дать мне пищу, которую я ношу в суме. Я беру с собой еду, куда бы ни шел, но я не прикасаюсь к ней, если не очень голоден. Я уже два дня не ел.
– Тогда поешь, – сказал аббат и отвернулся, приказывая монахам скорее рыть яму.
Скоморох достал хлеба и несколько ломтей ветчины и положил на траву. – Я дам часть бедным, – объявил он и отрезал десятую долю от хлеба и мяса. – Кто между вами беднейший? – Поднялся великий шум, потому что нищие начали излагать истории своих бедствий и своего убожества, и желтые их лица дрожали, как волны озера Гара, когда шторм нагоняет в него воду из болот.
Он послушал и сказал: – Здесь я беднейший, ибо я пересек пустынные пути и край моря, и всегда мои заношенные разноцветные одежды и запыленные остроконечные башмаки раздражали меня, потому что сердце мое влеклось к переполненным городам и роскошным одеяниям. И я был еще более одиноким на дорогах и у края морей, потому как слышал в сердце шум розового платья той, что добрей Энгуса Милосердного, и смеется прекраснее, чем сам Конан Храбрый, и полна мудрости слез более чем белогрудая Дейдре, и любезнее, чем яркая заря тем, кто таится во тьме. Так что я заслужил свою долю, а поскольку я уже прощаюсь с миром, остальное я отдаю вам.
Он швырнул хлеб и мясо в толпу нищих, и те дрались до тех пор, пока не пожрали и крошки. Тем временем монахи прибили скомороха к кресту, и поставили крест вертикально в яму, и лопатами засыпали ее, и утоптали почву у подножия. Потом они ушли прочь; но нищие стояли и глазели на крест. Когда село солнце, ушли и они, потому что воздух был холодным. Едва они стали удаляться, волки, что выглядывали из кустов, подошли ближе, и хищные птицы стали снижаться все смелее. – Подождите еще малое время, отверженные, – воззвал распятый слабым голосом, обращаясь к нищим, – отгоните зверей и птиц от меня. – Но нищие, разозлившись за то, что он назвал их отверженными, стали бросать в распятого камни и грязь, а потом ушли окончательно. Тогда волки сгрудились у подножия креста, а птицы слетели еще ниже. И вот птицы разом налетели ему на голову и руки и плечи, и стали клевать тело; а волки начали рвать у него мясо
