драться меж собою. Люди говорят, что я невинный дурачок, и не творят мне вреда, и не поручают иной работы, нежели ходить туда и сюда с посланиями. Именно потому что я дурачок, они поручили мне принести монеты: любой другой украл бы их; и они не решились вернуться сюда сами, потому что страшатся лесных воров. Слышали ли вы, что когда крестили разбойников, волки стали крестными, а правые их руки не были окрещены вовсе?
– Если ты не берешь деньги, славный юноша, то я ничем не могу помочь тебе; разве что возьми эту старую кольчугу, в коей очень скоро мне не будет никакой нужды.
– Есть еще нечто, желанное мне: я вспомнил! – сказал парень. – Я хочу узнать, почему вы сражались, подобно героям и великанам из сказаний, ради столь малого дела? Человек ли вы, другим подобный? Или вы – старый волшебник, живущий в здешних холмах, и не развеет ли вас внезапно ветер, превратив в горсть пыли?
– Я расскажу тебе о себе, – отвечал старый рыцарь, – потому что ныне я – последний из братства, и могу рассказать все и свидетельствовать перед Богом. Взгляни на рубиновую Розу на верхушке шлема, и узри символ моей жизни и упований моих. – Затем он рассказал юноше свою историю, но с перерывами, все более и более долгими; и, пока звучал его голос, Роза блистала глубоким, цвета крови, пурпуром в последних солнечных лучах, а парень воткнул свои петушьи перья в землю и переставлял их, как бы сделав актерами развертывавшейся драмы.
– Живя в стране очень далекой отсюда, я был одним из рыцарей Св. Иоанна, – начал старик, – но я всегда принадлежал к той части братьев Ордена, что жаждали еще более ревностного служения Всевышнему. Однажды явился к нам один рыцарь из Палестины, которому истина истин была открыта Самим Богом. Он узрел великую Огненную Розу, и Глас из недр ее сказал ему, что люди могут отвернуться от света своих сердец и склониться перед иным законом и иной основой, и что если свет погаснет, никто не избежит осуждения, кроме доброго глупца, не способного, и страстного негодяя, не готового мыслить. Уже и сейчас, говорил Голос, путеводный свет сердца, сияющий над миром, даруя ему жизнь, становится менее чистым, и пока он тускнеет, странная зараза поражает звезды, холмы, траву и деревья своей порчей; и никто из видевших ясно Истину и старые пути не сможет войти в Царствие Небесное, кое находится в Сердце Розы, если останется добровольно в испорченном мире; и они могут доказать свое неприятие Сил Разложения, если погибнут на службе Божьей Розе. Когда рыцарь из Палестины говорил пред нами, нам виделось, что мы зрим красную розу, распростершуюся над ним, так что он как бы вещал из ее сердца, и воздух полнился ароматом. Потому поняли мы, что это истинный Глас Господень вещает чрез того рыцаря, и мы сошлись к нему и побуждали вести нас и научить, как повиноваться Гласу. Тогда он связал нас клятвой, и дал знаки и слова, по которым мы могли бы узнавать друг друга в любое время, и назначил места встреч, и послал нас отрядами в мир, искать подходящие случаи, дабы умереть в сражениях за наше дело. Мы посчитали вначале, что проще и правильнее всего поститься до смерти во славу какого-либо святого; но он сказал, что в этом зло, ибо мы умирали бы ради самой смерти, и тем отнимали бы из Рук Божьих право решать время и способ нашей кончины, умаляя тем его силу. Мы должны служить Его величию, и только ему одному, и оставить на волю Бога выбор времени и способа нашего вознаграждения. И еще он призвал нас всегда вдвоем садиться за трапезу, дабы наблюдать друг за другом – не прилепился ли кто к недолжному, потому что кто-то из нас тогда снова сказал, что если запоститься ради любви и благости святого, то такая смерть будет одобрена.
И прошли годы, один за другим мои соратники погибли в Святой Земле, или в войнах против дурных правителей, или очищая дороги от разбойников; между ними умер и рыцарь из Палестины, и я остался один. Я сражался там, где малое число билось против множества, и волосы мои побелели, и ужасный страх – не попал ли я в немилость у Господа – охватил меня. Но, услышав, что этот западный остров полон войн и насилия более всех земель, я явился сюда, и здесь обрел искомое, и смотри! я умираю с великой радостью!
Тут он запел латинские гимны, и голос его слабел все более. Потом веки его сомкнулись, губы замерли, и парень понял, что старик умер. 'Хорош был его рассказ, – сказал он себе, – ибо в нем говорилось о многих битвах, но я почти ничего не понял, и не смогу запомнить историю столь длинную'. И, взяв рыцарский меч, он начал копать могилу в мягкой глине. Он усердно трудился и, когда первый луч зари коснулся его волос, работа была почти завершена; но тут петух пропел в долине внизу. 'Ах, – воскликнул парень, – я должен заполучить эту птицу!' – и он поспешил вниз в долину по узкой тропке.
Мудрость Короля
Ее Величество королева Лесного Острова умерла родами, и дитя ее было отдано на воспитание кормилице, жившей на лесной опушке в хижине, построенной из ветвей и глины. Однажды ночью та женщина сидела, качая колыбель и восхищаясь красотою ребенка, моля, чтобы боги даровали ему мудрость, сравнимую с красотою. Тут раздался стук в дверь, и она встала, немало удивленная – ведь ближайшие люди жили в миле отсюда, в замке Короля, и к тому же стояла глубокая ночь. – Кто стучит? – спросила она, и в ответ раздался тонкий голосок: – Открой! Ибо я – старуха из рода Серого Ястреба, явилась к тебе из тьмы Великого леса! – В ужасе женщина отворила дверь, и дряхлая старуха, ростом много выше положенного людям и одетая во все серое, вошла и встала у изголовья колыбели. Кормилица прижалась к стене, не в силах отвести взгляда от карги, потому что в неверном свете очага разглядела, что голова той покрыта не волосами, но серыми ястребиными перьями. Однако дитя спало, а пламя плясало на углях – одно было слишком неразумным, другое – слишком веселым и беззаботным, чтобы сознавать, какое ужасное создание явилось к ним. – Открой! – послышался новый голос, – Ибо я старуха из рода Серого Ястреба, и я храню его гнездо во тьме Великого леса. – Снова открыла дверь кормилица, хотя ее дрожащие пальцы едва смогли нащупать засов; и вторая старуха, еще дряхлее первой, также одетая в серое и покрытая перьями ястреба вместо волос, вошла внутрь. Вскоре явилась и третья карга, и еще одна, и еще, и еще, пока хижина не заполнилась их огромными телами. Долгое время они стояли в полном молчании, будучи из рода, который не тревожит падение песчинок; но наконец одна пробормотала тихим и тонким голосом: – Сестры, я различила издали красноту сердца его под серебром кожи; – и другая заговорила: – Сестры, я узнала его, потому что сердце его бьется, словно птица в серебряной сети; – и потом сказала третья: – Сестры, я узнала его, ибо его сердце поет подобно птице, счастливой в серебряной клетке, – и после сих слов они хором запели; ближайшие к колыбели стали качать ее своими тонкими высохшими пальцами; голоса их стали нежными и баюкающими, словно шум ветра в Великом лесу; и вот что пели они:
