— О! — старик усмехнулся. — Входишь в мою жизнь без приглашения, мои собственные дети души в тебе не чают, соблазняешь мою жену, собираешься увести ее от меня, и — я тебя раздражаю? Какая наглость.
Музыкант нашел глазами кресло и собирался к нему подойти и в него сесть.
— Стой где стоишь.
— Вроде бы, вы пригласили меня сесть.
— Передумал. Стариковский каприз. Ты мне больше нравишься, когда стоишь.
Некоторое время оба молчали.
— Знаешь, — сказал старик, — это странно, но по-моему, в кругу моих знакомых ты самый приличный человек. Да. Приличнее всего клана. Мы с тобой похожи. У меня есть дело. У тебя тоже. Мы принимаем во внимание чувства других людей — не всегда, но от раза к разу. Мы оба совершенно точно знаем, чего хотим. Молодой человек, я мог бы выстрелить вам в голову прямо сейчас и никаких неприятных для меня последствий не было бы. Но я не хочу. Не сейчас. Не нужно пока что.
— Вы хотите видеть меня раздавленным, не так ли.
— Тебя? Нет. Я тебя для этого не знаю достаточно хорошо. Но других, да, хочу видеть — раздавленными. Поверь, ты сам же будешь мне благодарен, когда все это кончится. Ты увидишь ее…
— Ее.
— Да. Ты увидишь ее в другом свете. Она хороша, конечно. У нее много достоинств. Но ты не видел ее целиком, ты не знаешь. Ты увидишь. Когда все кончится, ты увидишь ее всю. А теперь иди. Пожалуйста.
Музыкант выпил стакан залпом и кивнул бармену. Стакан наполнили снова. Бармен подозрительно посмотрел на клиента, но ничего не сказал. Бар клуба был пуст: время раннее. Несколько посетителей наличествовали в просторных холлах, ходили и безучастно рассматривали портреты на стенах. Обменивались бессмысленными комментариями.
Законного мужа никогда нельзя просто списывать со счетов.
Приличное, солидное затишье нарушилось появлением Хелен.
Она вошла в компании пестрой своей свиты, состоящей из лихо выглядящих молодых людей в ярких пиджаках, а также смелого вида и среднего возраста женщин в кокетливых платьях. Музыканту мать его любовницы совершенно не нравилась. Вместо того, чтобы удовлетворяться собственной бесполезностью и сидеть тихо, она вечно встревала, куда не надо, вечно вмешивалась, давала возмутительные советы, притворялась невинной и благожелательной, задавала бестактные вопросы и вообще всем мешала ужасно. Завидев Музыканта у бара… проигнорировав очевидное — человек хочет побыть один — она прогарцевала в его направлении, отставив своих пажей и фрейлин на произвол судьбы. Взобралась на стул рядом с ним.
— Привет, — сказала она, благожелательно улыбаясь.
— Да, привет, — ответил он резко, чуть не повернувшись к ней спиной. Но не повернулся.
— Ты чем-то озабочен.
— Да.
— Тебе нужно научиться расслабляться. Развеселись.
— Нет причин для веселья.
— Ну как же нет. Жизнь прекрасна. Какие тебе еще нужны причины?
— Она была бы еще более прекрасной, если бы некоторые люди в нее не вмешивались.
Хелен проявила терпение.
— Не сердись, не сердись. А ты когда к нам придешь наконец? На рояле поиграть? Последний раз ты развлекал нас… я даже не помню… очень давно. Вот и развеселишься.
Бармен приблизился, чтобы снова наполнить стакан Музыканта.
— Никто так не развлекает публику, — сказал Музыкант, — как старик Уолш. Прямо миссия такая в жизни, всех развлекать. Постоянно.
— Да, действительно. Ты заметил, да?
Подобие юмора. Как трогательно.
— Да, — сказал Музыкант мрачно. — Заметил. Не мог не заметить. Что ж. Это все справедливо, наверное. Кто я такой, чтобы отбирать у него жену.
— А, вот оно в чем дело, — Хелен сочувственно дотронулась до его предплечья. — Нет, это никуда не годится. Это нельзя, дорогой мой. Уж извини.
— Да.
— Он ведь человек выдающийся.
— У него много денег.
— Ну, по правде сказать, да.
— Я не хочу по правде, — сказал Музыкант устало. — Я хочу чтобы он оставил ее… нас… в покое.
— А он так и делает в основном.
— Не в этот раз.
— А не нужно было его провоцировать. Ничего, думаю, он придет в себя. Он очень отходчивый. Вот увидишь, все образуется.
Ирония, сарказм, даже оскорбления — как об стенку все разбивается. Теплые ноты в ее голосе звучали так естественно, что не знавший ее вполне мог принять все это за искренность. Музыкант резко повернулся к ней. Она улыбнулась светской улыбкой.
— Он мне сказал, что я могу ее забрать.
— Это он не всерьез, — сказала Хелен успокаивающе.
— Всерьез. Я ее забираю, но дети остаются у него.
— Что ж. Это ведь справедливо, не так ли?
Ничего в этой жизни ее не волновало. Поерзав на стуле, устроившись поудобнее, закинув ногу на ногу, выпрямив спину, она смотрела на него благосклонно. Порода. Ничего не скажешь. Такому не научишь — это от рождения дается.
— Он получит все права на детей, и она их больше не увидит. Он сказал что ему все равно, как он эти права получит — через суд или по договору, и пусть она сама решит…
— Конечно по договору лучше. Какой еще суд! Нет уж, никаких скандалов, пожалуйста. Ничего хорошего в скандалах нет.
— Он действительно намерен сделать все, что он сказал.
— Да. Это жестоко, я понимаю, но ведь он прав, дорогой мой.
— Хелен! Это убьет твою дочь. Понимаешь? А?
— Не преувеличивай. Впрочем, ты ведь человек искусства. Люди искусства склонны к преувеличениям. Ничего страшного. Она привыкнет. Некоторое время, правда, она будет переживать. Но это пройдет.
Музыкант вдруг подумал, что… Глядя с любопытством на Хелен, он вытащил портсигар, открыл и предложил ей. Она вежливо отказалась.
— Конечно же, — сказал он небрежно, закуривая, — он и деньги себе все заберет. Вообще все.
Прошло некоторое время прежде чем Хелен сообразила, что сие означает.
— Прости, как? — спросила она.
— Он всё заберет. Вложения, акции, наличные, недвижимость. Всё.
Своих денег у Хелен и ее дочери не было. Муж Хелен никогда не был богат, или, по крайней мере, достаточно богат, чтобы его воспринимали всерьез в некоторых кругах. Хелен слегка побледнела.
— Все заберет, — настаивал Музыкант. — Ну, может какие-то драгоценности тебе оставит.
— Ты шутишь, — сказала Хелен машинально.
Некоторая степень растерянности проявилась в ее чертах, черты стали почти человеческими.
— Мне очень жаль, — сказал Музыкант, чуть улыбаясь. — У меня доход небольшой, а рассчитывать на то, что мой отец будет содержать… нас всех… не приходится. — Он помолчал, а затем добавил с комической торжественностью, — Нужно будет многим пожертвовать.
— Не может быть, — пробормотала она, не глядя на него.
