мать сделала еще одну попытку. Фильм кончился. Зиния выключила телевизор и спустилась в гостиную.
Джейсон позвонил на следующее утро.
— Нашла?
— Нет, — сказала Зиния. — Не знаю, где он. Часа два искала. Сожалею.
— Это очень нехорошо, Зиния. Поищи еще. Пожалуйста. Я сегодня вечером опять приду.
— Нет, ты не придешь. А пистолета нет. Понял? Нет.
— Это глупо. Ты врешь.
— Пожалуйста никогда мне больше не звони, Джейсон.
Дверь спальни была заперта, занавески задернуты. Зиния сняла со столика фотографию Юджина в пластмассовой прозрачной рамке и долго на нее смотрела.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЛЮБОВНИЦА ДЖУЛЬЕНА
Запершись в ванной в доме родителей, Дебби присела на край, собралась с мыслями и сказала в сотовый телефон:
— Можешь говорить. Никто не слушает, кроме меня.
— Слушает, не сомневайся, — сказал голос ее брата. Затем брат рассмеялся. — Возможно даже записывает. Есть у украденных мобильников одно преимущество — сволочам нужно какое-то время, чтобы вычислить местонахождение говорящего. У меня есть минуты две, Дебз.
— Ты о чем? Ави, что случилось?
— Догадайся.
— Ави!
— Я поклонился лесному богу.
— Ты… сбежал.
— Ага. Слушай, я не собираюсь отбывать срок за Франка Гоби. Наглость какая. Я даже удивился. От синьора Гоби все отскакивает, а скоты федералы должны ж заграбастать кого-то, просто чтобы показать, какой у них большой [непеч. ] — вот меня и заграбастали. Это как, справедливо, по-твоему? Ты мне скажи, Дебз — справедливо?
Дебби никогда не становилась ни на чью сторону в баталиях Ави, в которых, если его послушать, он всегда был невинный прохожий, пострадавший ни за что, а все остальные были попустительствующие вероломные подонки. Она и в этот раз не захотела становиться ни на чью сторону.
— Где ты сейчас?
— Ого. Не спрашивай глупости, сестренка, я не могу такое сказать по телефону. У меня тут дело есть, в этих краях. Ну, в общем — как дела?
— Все нормально.
— Ты все еще спишь с Джульеном?
— Ави!
— Ладно, ладно. Вроде бы я обещал не быть вульгарным. Видишь? Я помню. В общем так, сестренка — я не смогу с тобой связаться целый месяц. Мне нужно сориентироваться на местности.
— Что будет, если тебя поймают?
— На этот раз меня просто застрелят, я думаю. Или обратно в тюрьму. Но, по правде сказать, я не думаю, что меня поймают.
— Ави, как ты мог! Как ты мог!
— Мог — чего? В смысле — как я мог сказать им всем до свидания? Эй, сестренка — либо я бежал, либо я резал себе вены. Ты не представляешь себе, как в тюрьме скучно. Пятнадцать лет тюрьмы сделали бы из меня чудовище. Слушай, я позвонил просто, чтобы услышать твой голос и спросить тебя по поводу Джульена. Джульен — хороший парень, понимаешь? Ты за него держись, сестренка. Он того стоит.
— Ави…
— Да, самое главное. Маме ничего не говори, и папе тоже, естественно. Никому ничего не говори. Увидимся где-то через месяц. Хорошо?
— Ави, ты меня пугаешь.
— Прости. Я люблю тебя, Дебз.
— А я тебя, Ави.
Связь отключилась. Расстроенная и напуганная, Дебби открыла кран и сполоснула лицо холодной водой. Не помогло. Тогда она решила, что займется своим педикюром — это хорошо отвлекает.
Пожелав своим родителям спокойной ночи, Дебби Финкелстайн ушла к себе, в свою старую комнату, в которой она провела большую часть своего детства. Теперь ей было двадцать два года, и никаких сентиментальных чувств по поводу обстановки она не испытывала. В детстве она эту комнату ненавидела. И ненавидела ее сейчас.
Посмотрела на старые часы с двумя большими мышиными ушами и глупыми улыбающимися губами поперек циферблата. Часы эти были единственной полезной вещью в комнате. Они показывали правильное время — в основном. Если им верить, Дебби должна была прождать еще двадцать минут.
Все остальное в комнате было уродливо и неудобно. Кровать — слишком маленькая, скрипящая. Книжная полка с облезлой краской, развалюха страшная. Кресло слишком спартанское, чтобы в нем можно было удобно сидеть, расслабившись. Ни телевизора, ни видеоплейера, никаких игр. В стенном шкафу никогда ничего толком не помещалась — на гномов он был рассчитан, что ли. Зимой в комнате было слишком холодно, а летом жарко и влажно.
Дебби быстро стянула с себя платье, которое надевала всегда, когда навещала родителей. Если чуть согнуть колени, то край платья доставал до земли. Сняла сникеры и блузу. Открыла рюкзак, достала свою любимую юбку хаки, белый свитер, кожаную куртку. Сев на кровать (кровать заскрипела, и Дебби чуть не замычала от ненависти) она надела очень удобные, нежные и несказанно элегантные итальянские туфли, которые она месяц назад купила в магазине с очень хорошей репутацией. На те деньги, что она за них заплатила, мать ее могла бы содержать всю семью целых три месяца. Мать была ужасно экономная.
Дебби проверила кармашек на боку рюкзака, на всякий случай, чтобы убедиться, что у нее достаточный запас презервативов, губной помады, косметики и духов. Она была готова. Она очень надеялась, что Джульен, бесшабашный и легкомысленный, уже забыл, что именно он собирался делать с ней сегодня ночью. Ей совершенно не хотелось заниматься глупостями — ей хотелось невинного веселья, хотелось выпить, хотелось провести бессонную, потную, чувственную ночь с ним в постели.
Зря она надеялась. Она недооценивала упрямство Джульена.
Я сказал Джульену, что не верю ему на слово. Умеет его герлфренд что-нибудь или нет — это еще видеть надо.
Он сказал, что я скоро все увижу и услышу сам, а пока что нужно кое-что просмотреть. Он говорит — Вот, нотная грамота в моем исполнении оставляет желать много лучшего, так ты, Юджин, пока разбираешься, делай пометки.
Мы сидели в его Роллс-Ройсе, припаркованном у какого-то дома в религиозном еврейском районе в одиннадцать вечера, и он требовал, чтобы я просмотрел его дилетантские ноты. У Джульена есть Ройс, я забыл вам сказать. Родители его, базирующиеся в Калифорнии, вовсе не так богаты, чтобы покупать любимому сыну и наследнику декадентские игрушки такого типа. Ройс — подарок женщины, с которой год назад Джульен встречался во Флориде, роскошной среднего возраста немецкой блондинки (если верить Джульену), жены напряженно работающего хамбургского предпринимателя — гордая Брунхильда заезжала в Майами половить кайф, пока эффективный ее супруг трудился и трудился себе в
