— Да, конечно, — ответила Гвен раздраженно, по-французски, частично стыдясь, что ее сопровождает невежда, частично — поскольку очень хотела разделаться со всем этим и уединиться в номере. — Уверены.
Лерой беспомощно улыбнулся, показывая, что он всего лишь невинный рядомстоящий, понятия не имеющий, о чем речь.
— Дайте мне номер, чьи окна не выходят на этот пошлый сквер, — сказала Гвен. — Ему можете дать все, что хотите. Если у вас есть кладовка без окон и с крысами, он не будет возражать.
Менеджер издал довольный смешок, дал Гвен две совершенно бесполезных формы — заполнить от руки — и принялся тщательно изучать данные ему паспорта.
— Как долго вы собираетесь у нас прожить? — спросил он Гвен, не глядя больше на безграмотного невежду.
— Не знаю точно, — ответила Гвен и, повернувшись к безграмотному, спросила, — Сколько мы будем тут торчать?
— Неделю, — сказал он. — Кстати, милый человек, — обратился он к менеджеру с лучшим британским акцентом, когда-либо слышанным коренным населением Бруклина, — будьте добры, с этого момента говорите с нами только по-английски. Вежливость требует, чтобы участники беседы говорили на языке, который все участники понимают. Любой другой метод общения классифицирует общающегося как мещанина с дурными манерами. — Перестаньте, — сказала Гвен, нервничая.
— Да, сэр, — с сомнением сказал менеджер.
Лерой презрительно фыркнул.
Утомленная перелетом, Гвен попыталась уснуть и не смогла. Чувствуя каждой клеткой каждое неправильное, выходящее за рамки систем, движение Вселенной, она вдруг поняла, что дрожит от мутного ужаса, свойственного людям, в которых недавно стреляли. За ними следили? Их преследуют? Двор отеля за окном — очень мрачный. Пол в коридоре скрипит от поступи слоняющихся там богатых юношей и девушек. Где-то раздается чей-то оргазменный крик. Прекрасное место для убийства, не так ли. «Богатая Наследница Убита В Парижском Отеле». Некоторое время она переживала по этому поводу. Можно было выйти и выпить, но не в одиночку же. Выходить в одиночку сейчас — немыслимо. Было боязно даже в душ зайти. Она осторожно вышла из номера и постучалась к Лерою.
— Да? Войдите.
Она вошла. Лерой уже принял душ и теперь курил у окна, разглядывая двор. Крыс в номере, вроде бы, не было.
— Простите, — сказала раздраженно Гвен. — Я очень напряжена сейчас, не могу расслабиться, не могу уснуть. И не могу быть одна. Я боюсь.
— Это обычное явление, — сказал Лерой. — Я бы удивился, если бы вы не боялись. В ванной есть лишнее полотенце. Примите душ.
— Я…
— Вам нужен душ, мисс Форрестер. А потом мы вместе выйдем и выпьем, и даже наверное съедим чего-нибудь. Уходящий страх способствует аппетиту. Не волнуйтесь, вы в безопасности.
Такое вдруг сочувствие — от Лероя! Это чудовище, этот хам с садистскими замашками! К чему бы это?
Вода в душе была комнатной температуры. Полотенце оказалось слишком маленьким даже для маленькой Гвен. Выйдя из ванной, она поймала взгляд Лероя и неловко улыбнулась. Проксимальные фаланги больших пальцев ног были круглые, неприятно похожие на мячи от гольфа. Но халат скрывал, тем не менее, слишком развитые икры. Она сразу пошла к кровати.
— Я только посплю немного, час всего, — сказала она устало. — Вы можете посидеть в кресле, или еще чего-нибудь.
Она подняла покрывало и забралась в постель.
Он сообразил, что она механически воспринимает его, как представителя низов, вроде слуги. Он ухмыльнулся.
Она, однако, вымоталась здорово. И уснула моментально.
Лерой осторожно присел на край постели. Ресницы у Гвен очень длинные. А глаза огромные. Неаполитанский нос, дорсумная часть слишком широка, чтобы назвать нос аристократическим — дернулся несколько раз из стороны в сторону — очень умилительно. Фильтрум сузился и сморщился на мгновение, когда она собрала губы в бантик в ангельском сне. Безупречная кожа. Нежная шея, удобная для поцелуев и сворачивания. Из-под покрывала торчит рука с длинными, изящными пальцами, красивый маникюр, лунки и кутикулы ухоженные. Он ощутил почти непреодолимое желание захватить зубами мочку ее уха, или подразнить ей языком трагус, чуть вытарчивающий. Чего он ожидал? Что она вдруг вплывет к нему в объятия и растает? Что она ни с того ни с сего вдруг решит, что он ей ровня? А может его бесконечный мужественный шарм и учтивость должны были произвести на нее впечатление? Можно было, конечно, бросить ей что-нибудь в стакан с водой, или просто приложить смоченный чем-нибудь кусок материи к ее ноздрям, из-за чего у нее потом долгое время будет дико болеть голова. Нет. Нет. Помимо этого — исследовать ее, голую, прикладываться губами и носом и пальцами — безусловно, приятно, но дальше-то что? Воспользоваться. То бишь, если честно — изнасиловать. Не говори глупостей, друг мой.
Он разделся, почистил зубы, и после тщательной инспекции одежды Гвен, каждый предмет по отдельности, уснул в единственном в номере кресле, вытянув поперек комнаты ноги.
Гвен проснулась через четыре часа и уставилась сонно на человека в кресле, со стоячим членом на виду.
— Эй! — сказала она. Затем повторила, громче. Вылезла из постели и, чуть поколебавшись, тронула Лероя за плечо.
— Ммм? Что? — спросил он.
— Я думала, вы будете следить, нет ли опасности, а не спать, — сказала она с трудом, сонная.
— Я слежу, — парировал он. — Все это время я держал уши открытыми.
— Вы голый.
— Я всегда сплю голый. Прошу прощения. Вас это беспокоит?
— По-моему, вы сумасшедший.
— Хорошо.
— Я хочу кофе.
— До завтра нельзя подождать?
— Нет. Хочу сейчас. И хочу выйти на улицу.
Лерой встал, рыча. Гвен опасливо отступила.
— Что это вам не спится? — неодобрительно сказал он, ища трусы. — Почти одиннадцать часов по местному времени. Кофе… Кофе она хочет!.. Где мои джинсы? А, вот они. Хорошо, пошли пить [непеч. ] кофе, раз вы настаиваете. Мне сюда его принести, или вы спуститесь со мной? Вы нисколько не изменились. Еще в школе были неприлично требовательны.
— Что? — она нахмурилась.
— Да так, ничего. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Жил-был такой парень, звали его Арчи.
— Как, простите?
Порассматривав рубашку, он подозрительно понюхал ее, прежде чем надеть.
— Вы с ним спали в колледже. Он был на последнем курсе, а вы на втором. У него еще безумная такая стрижка была, как будто он обиженный дикобраз.
— Откуда вам это известно? Кто вам сказал?
— Гейл.
— Гейл ничего не знает о моих университетских годах, маньяк!
— Почему вы не одеваетесь?
Глаза ее горели. Она топнула ногой.
— Хорошо, — сказала она. Пройдя к двери, она положила руку на бронзовую ручку и остановилась. — Я…
— Да идите же! Ну и дела! — сказал он. — Никто вас там не ждет, по крайней мере сейчас. Но все- таки попытайтесь одеться быстро.
