— Да, кстати, насчет этих записей.
— Каких записей?
— Которые ты все время делаешь. Видео, аудио, и так далее. Насчет всего этого подслушивания и подсматривания.
— Да?
— Мне не нравится.
— Иди ты! Почему же?
— Не нравится и все. Неправильно это. Сродни вскрыванию чужих писем. Тебе нужно все это прекратить.
Великий моралист Лерой. Гвен хихикнула.
— Не смешно, — сказал он. — Слушай.
— Слушаю.
Она приготовилась выслушать лекцию. Такие лекции она слушала часто в детстве, в основном от родителей. Не читай чужие письма, не слушай, что другие говорят друг другу частным образом, уважай частную жизнь, иначе неэтично, и так далее.
— Я знал одного парня, — сказал Лерой. — Он любил вскрывать чужие письма. Это было грустно. Мы жили в одном здании. Его несколько раз ловили, но он притворялся, как будто это случайность.
— Хорошо. И?
— Что? Это, в общем, всё.
— К чему ты это?
— Просто так. Не знаю, зачем я тебе это рассказал. А, помню, у него была страсть к грушам. Он сидел во дворе иногда, на закате, в дешевом полиестровом костюме — знаешь, конторщики такие носят на работу. Сидел и жевал груши. Что-то такое, типа, здоровая еда, и так далее. Забавно было смотреть. Он открывал рот очень широко… шире, чем Гейл… и впивался в грушу, как ковш экскаватора в землю. А потом начинал шумно жевать, и лицо у него просветлялось, он блаженствовал.
Он снова замолчал.
— Да? — не унималась Гвен. — Это, конечно, противно, но я все равно не понимаю, к чему это ты рассказываешь.
— Просто так. Правда, груши он больше не ест.
— Почему?
— Однажды я его поймал, когда он читал мою почту. Просто стоял рядом с ящиками и читал письмо. Дурацкое письмо. Не помню, о чем там было, наверное какая-то реклама, скорее всего. Я отобрал письмо.
— Отобрал?
— Да.
— И что же?
— И выбил ему зубы.
Великий моралист Лерой.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СНОВА В НЬЮ-ЙОРКЕ
Риверсайд Парк в сумерках — великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом — петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню — огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйве можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз — пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а сейчас населен относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.
Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке — за спиной базальтовая скала, впереди и внизу — искусственное поле для футбола, за полем — Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер «Крониклера». Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.
— Наконец-то, — сказал читатель.
— Эй, Роберт. Не надо меня наставлять, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская к тому причина, — сказал Лерой, закуривая. — Как дела?
— Ты уверен, что за нами не следят?
— У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, Губернатор?
— Перестань, Джордж, — попросил Роберт. — Ты знаешь, что я имею в виду.
Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.
— Что? — спросил Роберт.
— Пожмем друг другу руки.
— А, да.
Они обменялись рукопожатием.
— Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, — заметил Роберт.
— Трюк?
— Наш метод входить в контакт друг с другом. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?
— Да, — сказал Лерой. — Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.
— Нет, не для того.
— К делу. У меня мало времени.
— Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.
— Так.
— Как поживаешь?
— Нормально.
— Если что нужно, скажи. У меня есть знакомые в здешнем полицейском департаменте.
— Ты уже сделал достаточно, чтобы я чувствовал себя обязанным всю жизнь, — сказал Лерой. — Миссия твоя выполнена. Ангелы аплодируют. К делу.
— Не сразу. Мне нужно сперва тебя спросить кое о чем.
Лерой пожал плечами.
— Да, ты все еще мне нравишься, — Лерой пожал плечами. — Ты хороший и умный. Но мысли у меня заняты другим.
— Понимаю. Красивое место, не правда ли?
— Да, ничего, — сказал Лерой, оглядывая местность будто в первый раз. — Особенно с наступлением темноты здесь красиво. Зажигаются фонари, исчезают прохожие. Если подождем, то увидим первых хулиганов и наркоманов.
— Ты очень циничен, как всегда, — отметил Роберт. — Тебе следовало стать врачом. Помнишь, в университете, была девушка… — Роберт сделал паузу. — Я был в нее влюблен. Единственная женщина, которую я когда-либо любил.
Лерой вздохнул. Каким-то образом он предчувствовал, что тема эта будет так или иначе затронута.
— Да, — сказал он.
