Тургенев и Эмиль Золя.
Тогда же Лев Толстой пишет и издает «Анну Каренину».
Тогда же в Осло театральный сезон открывается премьерой пьесы Хайнрика Ибсена «Пер Гюнт», с музыкой Эдварда Грига, и вся Европа потом восхищается и пьесой и музыкой.
В общем, бурное было десятилетие.
ГЛАВА ВТОРАЯ. НЕФТЯНОЙ МАММОН
Эпоха бурного развития индустрии во всем цивилизованном мире отмечена длительными интервалами политической и социальной скуки. Вот, вроде бы, и достижения интересные, и перспективы заманчивые, и любовь, и ревность, и театр, и драки, и даже войны — а скучно. Появились новые слова — экономика, массы, прогресс. Они и раньше существовали, но их не помещали на знамя. На знамя помещали то, о чем можно сочинять стихи — честь страны, свободу, и прочее. Иногда — Создателя, как крестоносцы, например, или имперские русские. Попытки писать об экономике стихи и оперы делались во всех странах, но ни к чему захватывающему не привели. Появился новый жанр — производственный роман. Изобрел его француз Эмиль Золя. Производство, какой-нибудь из его видов, служило в этом жанре антуражем, заменив собою войну, мир, политику и путешествия, использовавшиеся до этого в виде декораций. У Золя получилось, и многие решили, что производство и экономика вполне могут служить источником вдохновения и сладострастия.
По всему миру стали появляться профессиональные союзы рабочих, и начались забастовки. Действовал закон — не Маркса, конечно же, и вообще не «экономический» закон, но закон Ньютона.
Общепринятый сегодня перевод формулировки этого закона на русский язык глуп и совершенно неадекватен. Да и собственно фразеология Ньютона в данном случае — не вполне адекватна изначально, несмотря на правильность мысли.
В русском варианте всех (в том числе, думаю, и физиков тоже) сбивает с толку слово «противодействие», которого у Ньютона нет.
Суть этого закона (который, в отличие от других двух законов Ньютона, распространяется как на материальный, так и на духовный мир) в том, что любое действие порождает реакцию, равную по силе изначальному действию. При этом реакция совершенно не обязательно направлена на того, кто изначально действовал. Например, муж, которому нахамили на работе, срывает плохое свое настроение на жене. Жена, которой тоже нахамили, или обсчитали в супермаркете, оттягивается на муже и детях. Кому-то дали по морде, а он не может дать сдачи, поскольку давший — сильнее, больше, и вообще опасно — и получивший по морде идет искать более слабого, чтобы дать по морде ему. И так далее.
В модифицированном виде и применительно к экономическим реалиям, закон Ньютона звучит так. Ежели ты кого прижмешь покрепче, то и нет никаких оснований предполагать, что реакции не будет.
Глупость понятия «экономика» видна была задолго до восьмидесятых годов девятнадцатого века — тем, кто хотел видеть. Например, русскому поэту из негров Александру Пушкину. Экономические законы пытались вывести (в связи с зарождением Индустрии) еще в восемнадцатом веке — Адам Смит пытался, например. Если бы люди, имевшие отношение к производству, внимательнее читали бы стихи, они бы не наделали столько глупостей. Восьми строчек Пушкина:
вполне достаточно, чтобы увидеть простую истину. Нет никаких экономических законов на самом деле, и никогда не было. Есть соотношение количества людей в регионе, вероисповедания и воспитания их же, ресурсов и технологий. И все. Посему тем, кто может, умеет, и хочет, следует следить, чтобы вероисповедание не попиралось, воспитание не прерывалось, а технологии не употреблялись бы для бездумного уничтожения ресурсов. Но, удивительно — дельцы этого не понимали и понимать не хотели. Появилось понятие производственной наживы, замечательное тем, что впервые в истории человечества возможность легко удовлетворить жадность заставила очень и очень многих забыть о Создателе и смысле жизни. Вообще.
Производственная нажива осуществляется следующим образом. Наличествует какое-то производство — ну, например, добывается где-то уголь. Добытый уголь продается — другим производствам или частным лицам. Вырученные деньги идут на починку оборудования, приобретение нового оборудования, и оплату труда. То, что осталось, берет себе хозяин производства. Хозяин смотрит, велики ли доходы — не потому, что ему не хватает, а потому, что доход уже стал главной целью. Это как наркотик, затягивает, и чем больше затягивает, тем меньше удовлетворения, тем больше беспокойства — точно по Екклесиасту, у которого сказано, «Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того». Чем меньше удовлетворения, тем больше хочется иметь — в надежде, что оно, удовлетворение, все-таки настанет.
Нельзя поднять цены на уголь — покупатели пожмут плечами и будут жечь дерево, срубленное в ближайшем бесплатном лесу. Стало быть, для увеличения прибыли следует уменьшить расходы.
Нельзя чинить оборудование или покупать новое дешевле — сократится добыча. Но можно сократить зарплату добывающим. Посмотреть — выдержат ли. И тогда еще сократить.
Великие умы, стоящие у горнила «экономики» и «производства» во всем мире
И началась реакция.
В Америке, надо сказать, началась она с большим запозданием — лет на сорок. Рабочее движение в Англии, например, возникло еще в тридцатые годы. А Франция взбунтовалась аж в предыдущем веке. Но Америка держалась долго. И держалась бы еще — но в семидесятых и восьмидесятых годах Америка, никогда не знавшая голода, познала голод.
Нет, не массовый. А то тут, то там, в основном в индустриальных регионах. Но и это было неслыханно.
Также, это было глупо — нестерпимо глупо. Неприкрытый кретинизм. Голод — в Америке! Где все растет, где лучшие в мире фермы, где вне больших городов по старой доброй христианской традиции первый встречный оказывает любую помощь по первой просьбе, где стучащему в дверь открывают, где проголодавшегося кормят и радуются, что есть возможность сделать доброе дело!
Нужно было срочно что-то предпринимать, но поздно спохватились.
Все газеты были уже в руках соискателей производственной наживы. Кандидаты на ключевые посты поэтому выбирались ими же — кончилась эра вставания на бочку посреди сквера, кампании велись только с помощью прессы, и все претенденты учитывали интересы индустриалистов. В Англии. Во Франции. В России. В Германии. И в Соединенных Штатах.
Даже почти ничего не сделавший за два срока президентства пьяница Грант был — личность. И рабовладельцы были — личности, и вояки, и миссионеры. Индустрия привела к власти невиданное количество безликих бюрократов, и они заняли все места — не только посты, но и места кандидатов — заняли собой.
