Америка — как есть

Одним из таких бюрократов был Стивен Гровер Кливленд — единственный на сегодняшний день президент, президентствовавший с четырехлетним перерывом.

Родом он был из штата Нью-Джерзи, вырос на севере штата Нью-Йорк. Происходил из семьи пресбетарианского священника, был одним из девяти детей. Адвокатская практика. Выбран мэром Баффало (это такой город недалеко от Ниагары). Будучи мэром, одобрил смертный приговор по крайней мере двум преступникам, за что газеты с удовольствием величали его во время предвыборной кампании «палачом из Баффало». Стал президентом в сорок семь лет. В сорок девять женился на своей воспитаннице, которой шел двадцать второй год, и которую он знал с тех пор, как ей было одиннадцать, и которая до замужества называла его «дядя Стив». Этот факт его биографии, возможно — самое в ней, биографии, оригинальное. В остальном Кливленд прост, прямолинеен, скучен — типичный бюрократ.

В стране уже начались беспорядки, уже бастовали заводы и целые отрасли промышленности, а Кливленд — функционировал. Он очень любил свое право вето. Согласно Конституции, президентское вето на какой-то законопроект теряет силу, если против него голосуют две трети Конгресса и Сената. Но эти две трети не набирались — и большинство, и оппозиция были люди одного толка — бюрократы.

Федеральная помощь фермерам, пострадавшим от засухи, в размере десяти тысяч долларов? Вето.

Пенсии ветеранам Гражданской Войны? Вето.

Еще пенсии? Еще вето.

Пенсии калекам? Вето.

Бастуют железнодорожники в Чикаго? Послать войска.

Известны его высказывания на эти темы. Например, о пострадавших фермерах он сказал, «Федеральная помощь в таких случаях приучает людей к ожиданию отеческой заботы со стороны правительства и ослабит наш твердый национальный характер». О железнодорожниках, «Если для того, чтобы доставить почтовую открытку в Чикаго туда следует послать всю армию и флот Соединенных Штатов, открытка будет доставлена».

Забастовки, формирование профсоюзов, индустриализация, бюрократизация — все это происходило на фоне общемировой так называемой «Долгой Депрессии», которая началась в 1873-м году обвалом венской биржи, последующей паникой, и началом политики протекционизма (Англия и Франция почти одновременно отказались от свободной торговли). И следует заметить, что в Америке забастовки были, и беспорядки были, и иногда кончались стрельбой в обе стороны, и все же, и все же… Пассионарии, направлявшие забастовки, к собственно профессиям забастовщиков имели малое отношение. Люди со стороны, часто (в Америке) иммигранты (правда, рабочие тоже были во многих случаях иммигранты). Самьюэл Голперз, к примеру, основатель одного из первых профсоюзов, родился в небогатой еврейской семье в Лондоне. В Америку прибыл взрослым. В 1872-м году стал гражданином США. И уже в 1877-м организовал профсоюз. Маркса читал, говорят, но марксистом не был.

А среди самих рабочих пассионариев, как всегда, было мало. Пассионарии не уживаются в коллективном производстве. Инертность рабочих была частично виной создавшемуся положению — во всяком случае в Америке. Ну, плохо тебе платят, ну, живешь ты впроголодь. Смени профессию. Не такая уж большая утрата — потеря угледобывательско- лопатных навыков. Иди к фермерам, или переезжай в большой город. Устраивайся моряком на судно. Но нет — копают уголь и плачут, что им мало платят. Ушла бы половина рабочих — глядишь и стал бы жадная сволочь хозяин платить больше.

А бацилла атеизма меж тем распространялась по миру.

«Коммунистический Манифест» опубликован был за три десятилетия до всех этих событий. Пролетарии всех стран — соединяйтесь, сказано было в нем. То бишь, соберемся вместе и дадим по башке. Кому-нибудь.

Человечество обожает принцип взятия чего-нибудь по праву сильного. Считалось, что пролетарии, соединившись, станут достаточно сильными, чтобы взять все, что им нужно, у тех, кто в данный момент сильнее. Уточнялось (в некоторых случаях) что им нужны персональные дворцы. О том, что на всех дворцов и дворецких не хватит, им не говорили. И многие, между прочим, очень долгое время думали, что хватит. И даже после того, как через двадцать лет «взятия» в одной отдельно взятой стране ни один пролетарий России не жил во дворце, многие пролетарии остальных стран считали, что это, наверное, у русских что-то не получилось (либо от нас скрывают, а на самом деле получилось), а у нас точно получится. Некоторым, наверное, все-таки приходило в голову посчитать, тыкая пальцем, дворцы вокруг, а потом, по головам, своих коллег в непосредственном окружении. Но может они думали, что в соседнем штате (в Кентукки, например) есть излишек дворцов, и они туда поедут после соединения и давания по башке. Не знаю.

В семидесятые годы француз с поэтическими наклонностями, именем Эжен Потье, составил несколько не очень изящных станс под общим названием «Интернационал». В восьмидесятых другой француз, Пьер Дежете, изобрел для этих виршей оригинальную музыку (изначально использовали «Марсельезу»). Песенку перевели на все языки мира. На английский — три раза. Существуют лондонская, чикагская, и южноафриканская версии. Псалмы пролетарскому богу. Очень повлияло на многие умы.

В непосредственной зависимости от бациллы атеизма в мир пришло еще одно интересное понятие, до сих пор владеющее умами многих, а именно — большинство право. Почему оно право — никто до сих пор толком не знает. Все давно поняли, что большинство, оно же массы — безответственно, слегка дебильно, жестоко, безжалостно, трусливо и кровожадно. И все-таки — право. И нужно подстраиваться всем под желания большинства — безответственного, слегка дебильного, и так далее.

Старые классические демократии, включая американскую, старались в свое время эту правоту как-то ограничивать до поры до времени. И даже когда время пришло — совсем снять ограничения никто не пробовал. Попробовали расширить понятие большинства. Но не до отказа. До сих пор, к примеру, пятилетние дети не имеют права голоса. Почему? Не потому, что они не в состоянии проголосовать, или менее умны, чем многие избиратели, или у них меньше потребностей. Просто взрослые сильнее физически и могут выпороть или в угол поставить. Это не шутка, это так и есть.

Большинство право — прямой путь в бюрократию. Корпорациями владеет большинство — совет директоров и вкладчики. У корпораций нет хозяина. Любая корпорация по определению безответственна и слегка дебильна. И права. Бога нет, человек человеку волк, выживают приспосабливающиеся. Вот и все заветы бюрократической формы правления. Правления большинства.

Но, скажете вы, ведь кругом было столько умных и прозорливых — писателей, по крайней мере! Почему же никто не писал о том, что происходит на самом деле? Почему мы читаем мнения той поры у тех же классиков, а там сплошная глупость? «Что делать?» Чернышевского, святые крестьяне графа Толстого, социалистические измышления Джека Лондона и Золя, и прочая, и прочая — и ведь никто из них не вспомнил, что богатые и бедные были всегда, и нужно как-то ограничивать, а не поощрять, эгоизм и тех и других? Неужто никто из них не заметил главного? Что Индустрия, грозящая вот-вот перейти с угля на нефть, возжелала заменить собою Бога? Но нет — все они поддались пропаганде Индустрии. Все! И если ранее христианские писатели-иконокласты восставали против христианства, т. е. являлись так или иначе сынами христианства, пусть и блудными — теперь они восставали против Индустрии, игнорируя христианство вообще и не понимая, что именно этого и добивалась Индустрия. Апологеты же существующего положения вещей лицемерно вздыхали, говоря всякие пошлости вроде «Такой у нас нынче век». Противники требовали крови, пятидневной недели, восьмичасового рабочего дня. И никто даже не подумал заметить возникновения корпораций-концернов, руководимых слегка дебильным большинством. Они как-то сами собою появились. Standard Oil, например. А когда посыпались вдруг как из бочки антитрестовские законы, было поздно — люди привыкли, что ненавидеть некого, ибо у корпорации нет лица. Главы корпорации — не гибкие, не знают реалий, не понимают долгосрочной выгоды, т. е. они вовсе не предприниматели, а просто — бюрократы. Самые настоящие. Они не живут — существуют. Они не работают — функционируют. Не принимают решений — приходят к консенсусу. И абсолютно безответственны — «решаю не я один». Сами-то главы советов директоров понимали ли, что они — ноль, ничего не значат, что деньги их — фикция, дела — тоже, благополучие — фальшивое?

Вот, предположим, есть страна с названием и историей, и живет в этой стране столько-то миллионов человек. Некоторые богатые, остальные бедны, где-то рядом бегает средний класс, корча из себя богатых. И