поезда из Парижа в Марсель и в Женеву, очень современно, это шаг в будущее.
Какое еще будущее. Это уже было. И сделано было на славу.
Но в 1888-м году родился в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, некто Роберт Моузес.
Человечество любит порой искать виноватых. Найдут кого-нибудь и объявят воплощением зла. То Сталин, то Гитлер, а у малой пассионарной ватаги в Америке во всем Моузес виноват. Вот ведь он гад какой, сколько всего наделал, до сих пор расхлебываем, и мир от этого скоро рухнет. Во всех этих обвинениях звучит одна неприятная нота — «
Помимо этого, абсолютного зла не бывает, такое зло само себя уничтожит моментально. Не было ни разу на земле диктатора, который бы делал все, что делал, из чистого садизма и сам бы себе в этом признавался. Нет. Все диктаторы, все деятели, все кесари думают, что прилагают усилия для улучшения и совершенствования страны, иногда народа. Так лучше.
Абсурдно было бы предполагать, что Моузес видел миссией своей жизни сделать как можно больше гадостей в национальном масштабе. Вовсе нет. Моузес с энтузиазмом верил в прогрессивность и конечную позитивность своих дел. Он считал, что работает на благо — и, кстати говоря, благо общественное. Если бы он просто хотел славы и денег, он бы чем-нибудь другим в жизни занялся, энергии у него было через край. Он считал себя суровым, но добрым человеком. А то, что ему приписывают сегодня расизм и презрение к бедноте — глупости. Да, он не любил негров. Евреев, этническую группу, из которой он сам происходил, он тоже не шибко жаловал. Но сам же считал это предрассудком, странностью эстетического толка. Он никого не расстреливал из автомата, не жег в печах и не заключал в тюрьму. Не люблю — и точка, и пусть себе живут, мною нелюбимые. А бедные были всегда и всегда будут, и если (считал Моузес) заниматься их проблемами, как он страстно желал в юности, так жизнь пройдет, а сделано все равно ничего не будет.
А что же благодарное человечество? Дамы и господа, приходится признать, что человечество, и в частности население Соединенных Штатов,
Все верили в прогресс, в величие человека. Все президенты, короли и диктаторы упорно обзывали народы свои великими и справедливыми. Величие человека, человек — это звучит гордо (Максим Горький), человек сам всего добьется. Это заклинание было ни чем иным, как вызовом Создателю, вот только скандировавшим массам об этом забыли сообщить. То есть, подразумевалось, конечно же. Но не афишировалось. Поскольку противостояние — не означает ли, что Бог все-таки есть? А если просто — человек велик, и все тут, то Его, Бога, как бы и нет. Философы, просиживающие брюки на факультетах, должны были, казалось, задуматься — понятие «великий» — относительное, стало быть, великим можно быть
Тогда же входил в моду так называемый экзистенциализм. Такое течение, с такой, примерно, раскладкой:
Вселенная существует без всяких причин, без Бога, без Замысла, и никаких непреложных законов у нее и в ней нет. Все основывается на том, что есть вокруг, все на этом строится, все следует воспринимать таким, как оно есть, и не пытаться создавать логические базы вселенских размеров.
Главным вдохновителем этой роскошной концепции был француз Жан Поль Сартр. Человек он был бесконечно наивный, с полным отсутствием чувства юмора, но современники этого не замечали. Он написал несколько пьес и эссе. Пьесы у него скучные и претенциозные, а эссе показательны. Помню, на первом курсе в Хантер-Колледже мне пришлось разбираться с одним из них. Называлось оно «Нью-Йорк — Колониальный Город». Оригинальное такое название. Написано эссе было точнехонько в тридцатые годы.
Сартр описывает не то, чтобы сам город, но себя в нем. Он приехал погостить, остановился в Плазе… незаметный такой турист…
Плаза-Отель находится на углу Пятой Авеню и Сентрал-Парк-Саут. Перед отелем роскошный сквер с фонтаном. Сразу на север от отеля Пятая Авеню одной своей стороной граничит с Центральным Парком, а на противоположной от парка стороне Пятой располагаются самые дорогие в мире жилые дома. Не потому, что они роскошные (в Нью-Йорке есть роскошнее), не потому, что они очень красивые (есть красивее), но потому, что за каждый квадратный фут пола там платят больше, чем за… не буду говорить, за что, а то революция случится, причем не обязательно в Америке. Достаточно сказать, что три квадратные мили, в юго-западном углу которых находится Плаза, содержат в себе население, чей ежегодный персональный подоходный налог составляет четверть ежегодного персонального подоходного налога Соединенных Штатов Америки, страны с населением под триста миллионов душ. И никаким сраным техасским магнатам рядом не стоять. Впрочем, некоторые из этих магнатов там и живут, на этих трех квадратных милях.
Сам Плаза-Отель — неприлично красивое, монументальное здание, сооруженное в Бель-Эпокь, с французской мансардной крышей. Возможно, некоторые читатели знакомы с этим зданием по фильму «Крокодайл Данди». Он там в номере биде обнаружил и носки в ванной стирает.
И вот в этом отеле поселяется незаметный турист Жан Поль Сартр. Скромен. Тих. И знакомится с городом. Знакомство это, мягко говоря, странное. Например, он уверяет читателя, что все улицы Нью- Йорка — перпендикулярны друг другу и пронумерованы. Из этого можно сделать вывод, что никакие достопримечательности вне мидтауновой сетки его не заинтересовали, даже старый Даунтаун. (Мелькает мысль — Бродвей диагонально пересекает эту сетку… Сартр за время пребывания в Нью-Йорке заметил ли Бродвей?…) Далее он пишет, что таксисты в Нью-Йорке согласны ехать с севера на юг и с юга на север, но не поперек города — отказываются. (Еще мысль — дальше Четырнадцатой Стрит Сартр, возможно, не опускался, и на север от Плаза-Отель, выше Пятьдесят Девятой, не ходил… И еще мысль — а Сартр знал ли, что в Нью-Йорке наличествует очень разветвленная сеть метрополитена? Это, типа, поезда под землей такие, на электрическом ходу — ту-тууу по тоннелю! А?…) И, говорит Сартр, очень продувает все время, поскольку улицы прямые, а с двух сторон острова Манхаттан — водные просторы. От берега до берега ветер гоняет пешеходов. Ну, во-первых, такое случается не очень часто. Безветренные дни в Нью-Йорке вовсе не редкость, и их не меньше, чем ветреных. Во-вторых — опять эти его прямые улицы. Дались ему прямые улицы, перпендикулярно друг к другу расположенные! Судя по этому, Гарлем его тоже не заинтересовал (в те времена в Гарлеме было безопасно, а район этот — неповторимой красоты, улицы карабкаются через парки по скалам в некоторых местах, архитектура, опять же в некоторых местах, очень добротная и очень оригинальная).
В общем, штудируя это его эссе, пришел я к выводу, что глава экзистенционалистов ходил себе вверх-вниз по Пятой и иногда, для разнообразия, вдоль Сентрал-Парк-Саут к Кругу Колумба, посмотреть на колонну, и на основании увиденного сделал выводы обо всем городе и его населении. Добротный такой экзистенционализм. Выразил мнение, что небоскребы в Нью-Йорке больше никогда не будут строить, все, закончили (в 1935-м году).
К чему я все это. Дело не в экзистенционализме, а в общем мировоззрении прогрессивного человечества — и сегодняшнего, и тех лет. Взгляды у произошедших от обезьяны оказались бесконечно наивными, замкнутыми на наборах несущественных деталей.
И была вера в прогресс, и в технику, и в величие человека. По духу и глубине она ничем не отличалась от мировоззрений наивного Сартра. Считалось, что человек — не то царь природы, не то должен природу победить, как киевляне печенегов. И нужно все делать наперекор природе.
В представлении Роберта Моузеса главным двигателем прогресса был частный автомобиль. Автомобиль возвышал человека над природой. Роберт Моузес понимал, что в окружающем его мире далеко не все благоприятствует автовождению. В конце концов, города ведь строились, в большинстве своем, задолго до появления автомобиля. А окружающий города ландшафт создавался эволюционным путем еще до происхождения человека от обезьяны, посему дура природа не могла ведь предвидеть, что главное в жизни — автомобиль. Не рассчитала. И природу, и города следует подправить.
И он приступил. Он закончил Йейльский Университет и Колумбийский Университет, стал доктором наук. Родители его были не просто евреи, но евреи, родившиеся в Германии, и привили сыну немецкую обстоятельность и педантичность. Вспомним, что немалой степенью немецкой обстоятельности и педантичности обладал, судя хотя бы по его фамилии, Усманн. Но Усманн был человек верующий.
Его (Моузеса) познакомили с будущим большим политиком по имени Ал Смит. Ал Смит, по мере продвижения по служебной лестнице, давал Роберту Моузесу контракты и подряды. Моузес переустроил Джоунз Бич в Лонг-Айленде в прекрасный, как все уверяли всех, парк — в короткие сроки. Это понравилось.
