― Прости, что я беспокою тебя, Гарри, ― сказал я, и сам почувствовал, как напряженно и странно прозвучал мой голос. ― Я внезапно вернулся и никого не застал дома. Я хочу переночевать здесь с тобой, если ты ничего не имеешь против.
― Конечно, старина. Я очень рад видеть тебя.
Его голос звучал ровно. Я присел на кончик стула.
Мои глаза были прикованы к этой двери в спальню.
― Хорошо съездил? ― продолжал он весело. ― Ты, должно быть, замерз? Не хочешь ли немного виски?
Мои зубы стучали. Я цеплялся за стул. О, эта дверь! Глаза мои не отрывались от нее. Я был убежден, что слышу кого-то за нею. Он встал, чтобы достать виски.
― Скажи, когда будет довольно.
― Довольно.
― В чем дело, старина? Ты болен?
Я схватил его за руку.
― Гарри, там кто-то есть, в комнате!
― Глупости, там никого нет.
― Есть, говорю тебе. Прислушайся, разве ты не слышишь, как там дышат?
Он был спокоен. Я ясно слышал прерывистое дыхание человека. Я сходил с ума. Я не мог больше выдержать этого.
― Гарри, ― задыхаясь, сказал я, ― я должен посмотреть, я должен посмотреть.
― Не надо.
― Нет, я должен, говорю тебе. Ты не удержишь меня. Пусти, говорю тебе, пусти. Теперь выходите, кто бы вы ни были. А!
Это была женщина.
― Ха, ― воскликнул я, ― я говорил тебе, брат, женщина. Кажется, я тоже знаю ее. Ну, дай мне взглянуть… Я так и думал.
Я схватил ее и потащил к свету: это была Берна. Ее лицо было бело, как мел, глаза расширены от ужаса. Она дрожала и казалась близкой к обмороку.
― Я так и думал.
Теперь, когда, казалось, самое ужасное открылось мне, я стал удивительно спокоен.
― Берна, тебе дурно, позволь провести тебя к креслу.
Я усадил ее. Она не произносила ни слова, но смотрела на меня с безумной мольбой в глазах. Никто не говорил.
Итак, мы были вместе, все трое: Берна в полуобмороке от страха, жалкая, бледная, как привидение; я, спокойный, но странным, неестественным спокойствием, и Гарри ― он поражал меня. Он уселся и с величайшим хладнокровием стал закуривать папироску.
Долгое напряженное молчание. Наконец, я прервал его.
― Что ты можешь сказать в свое оправдание Гарри? ― спросил я.
Удивительно до чего он был спокоен.
― Неважное выходит положение, не правда ли, брат? ― сказал он многозначительно.
― Да как нельзя хуже.
― Похоже на то, что я очень низкий и подлый образчик человеческой породы, дружище. Не так ли?
― Да, низкий, как только может быть низок человек.
― Так. ― Он встал и зажег большую стоячую лампу. Затем подошел ко мне и посмотрел мне прямо в лицо. Его напускное спокойствие внезапно исчезло. Он сделался суровым и сильным. Его голос звучал твердо.
― Выслушай меня.
― Я слушаю.
― Я приехал сюда, чтобы спасти тебя и намерен сделать это. Ты хотел, чтобы я поверил в добродетель этой женщины. Ты сам верил в нее. Ты был околдован, ослеплен, одурачен. Я видел это, но мне нужно было заставить тебя понять. Я должен был довести тебя до сознания, что она недостойная женщина, что любовь ее к тебе срам, только предлог, чтобы разорить тебя. Как я мог доказать это? Ты не стал бы слушать доводов. Мне нужно было искать других путей. Теперь слушай меня!
― Я слушаю.
― Я составил план. Три месяца я старался завладеть ею, привлечь ее любовь, оторвать от тебя. Она оказалась преданнее, чем я предполагал. Я не могу не отдать ей должного в этом отношении. Она сильно боролась, но я думаю, что восторжествовал. Сегодня ночью она пришла в мою комнату по моему приглашению.
― Ну?
― Ну, ты получил записку. Я сам написал ее. Я наметил эту сцену и это разоблачение. Я подстроил это для того, чтобы глаза твои открылись, чтобы ты увидел, кто она, чтобы ты прогнал ее ― неверную, распутную…
― Остановись, ― прервал я его. ― Брат ты мне или нет, я не желаю, чтобы ты называл ее такими именами, хотя бы даже она была в десять раз хуже. Ты не смеешь, говорю я! Я задушу слова в твоем горле. Я убью тебя, если ты произнесешь звук против нее. О, что ты сделал!..
― Что я сделал? Постарайся успокоиться, друже. Что я сделал? Вот что ― и счастлив для тебя тот день, когда я сделал это. Я спас тебя от позора, освободил от греха, доказал тебе низость этой женщины.
Он поднялся на ноги.
― Я похитил у тебя твою любовницу: вот, что я сделал.
― О, нет, не это, ― простонал я, ― прости тебя Боже, Гарри. Она не моя лю… ― то, что ты думаешь. Она моя жена.
Глава XXII
Мне показалось, что он упадет в обморок. Лицо его побелело, как бумага, он отшатнулся, глядя на меня дикими расширенными глазами.
― Господи помилуй! Почему ты не сказал мне этого, мальчик, почему ты не сказал мне?
В голосе его прозвучала нота, более потрясающая, чем рыдание.
― Ты должен был довериться мне, ― продолжал он. ― Ты должен был сказать мне. Когда вы повенчались?
― Только месяц тому назад. Я готовил сюрприз для тебя. Я ждал, пока ты скажешь, что полюбил ее и изменил свое мнение о ней. О, я думал, что ты будешь доволен и счастлив, и я лелеял эту тайну, чтобы сказать тебе.
― Это ужасно, ужасно.
Его голос был задушен волнением. Берна уныло поникла в своем кресле. Ее расширенные неподвижные глаза были устремлены на пол в жалком смущении.
― Да, это действительно ужасно. Мы были так счастливы. Мы так радостно жили вместе. Все казалось нам прекрасным, раем для обоих. И тут явился ты, ты, со своим обаянием, которое совратило бы ангела с высоких небес. Ты испытал свою силу на моей бедной, маленькой девочке, которая никого никогда не любила, кроме меня. А я доверял тебе, старался сделать вас друзьями. Я оставлял вас вдвоем. В своей слепой невинности я всячески помогал тебе, я, простодушный, любящий дурак! О, теперь я вижу.
― Да, да, я знаю. Твои слова терзают меня. Это все верно, верно.
― Ты явился как змея, как гнусное пресмыкающееся существо, чтобы похитить ее у меня,
