его ширинку. Там все успокоилось, и она наигранно-недовольно фыркнула: – Прошла любовь, завяли помидоры...
Николай вконец смутился и решил пойти на абордаж.
– Ты ведь совершенно сознательно меня соблазняешь!
Мира надула губки и отвернулась.
– С чего ты взял?.. Это совсем, совсем не так. Впрочем, если ты склонен заняться тантрическим сексом...
– Каким-каким сексом?
– Тантрическим! Это когда он на одном конце города, а она на другом. Он смотрит телевизор, а она стирает белье... Но кончать нельзя... Это очень эротично. Хочешь попробовать?..
Наконец, откушав котлет, юные философы покинули столовую. Трапеза вызвала у них значительно меньше переживаний, чем предшествующий разговор.
?
Вечером Николай отправился к Михею. Приятель его был весельчак и болтун, но с ним, пожалуй, единственным можно было поговорить серьезно; правда, и он не был лишен вопиющих недостатков. Михей был вольным художником, бросил школу в классе девятом, и уже несколько лет зарабатывал новоделом, писал иконы под старину... Он был гений. По своей начитанности Михей превосходил любого, а его творческий потенциал лишь только начинал показывать молочные зубки... Все шептались: «То ли еще будет!»
Николаю не терпелось выложить Михею историю своей внезапной любви. В этом был и шкурный интерес. Нужно было хотя бы приблизительно подыскать хату, на всякий случай... Гнездышко, так сказать... И квартира Михея была наиболее подходящим вариантом. Николай знал, что за бутылку водки тот согласится предоставить свои заваленные холстами апартаменты... Михей большую часть времени жил один, ибо его мать, разведенка, частенько отлучалась в командировки, и они давно поделили жилплощадь на два отдельных военных лагеря, запирая каждый свою половину на ключ. У них были даже раздельные холодильники!
Николай начал издалека, но вместо того, чтобы выслушать и посочувствовать, Михей, закурив папироску, сел на любимого конька. Он считал себя истовым сократовцем и любил пофилософствовать с философами, полагая, что весьма изящно давит этих демагогов их же собственными аргументами. Выслушав рассказ о чувствах Николая, он глубокомысленно вопросил:
– Как можно отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам только кажется, что мы чувствуем?
– А если попонятнее? – рассеянно уточнил Николай, уже жалея, что поделился с Михеем своими думами. Из этого пустозвона ничего толкового не выколотишь. Так, сплошной треп.
– Ну, например, тебе кажется, что ты влюблен, а по-настоящему тебе просто хочется трахаться, и от этого ты думаешь, что влюблен, а на самом деле нет... Знаю, знаю... Ты сейчас потребуешь от меня определений... Что я понимаю под понятием «желание трахаться», а что – под «быть влюбленным»? Короче, как гласит народная мудрость, «без бутылки... в голове опилки!», или, точнее, «без пузыря... мне все до фонаря!»
– Не паясничай... Есть выпить – так и скажи... А нет – не береди душу...
– Выпить у нас всегда имеется, – победоносно заявил Михей, достав из-за шкафа непочатую бутылку «Пшеничной». – Сейчас за колбаской сбегаю. У меня в холодильнике завалялась «докторская». Доктора рекомендуют именно ею закусывать «Пшеничную»... Какое-то исследование показало, что от этого в желудке начинает произрастать и колоситься пшеничка, и водка лучше в голову ударяет, ведь хлеб, брат, всему голова!
– Эх, Михей, Михей, ты бы послушал хоть раз со стороны, что ты несешь...
– А сам-то ты давно из психушки выписался? – незлобиво огрызнулся Михей, который тоже закосил от армии, утверждая, что регулярно общается с настоящим ангелом.
– И откуда у тебя всегда бутылка?
– Есть добрые люди...
– Ты, Михей, мало того, что образами приторговываешь, так еще за это и водкой берешь! Христопродавец, одно слово!
– Ну. Ты мои еврейские корни не трожь... Я иудей только по матери! – пробормотал Михей и разлил водку в две чайные чашки, поскольку никакой другой чистой посуды на кухне не нашел.
Выпив, друзья закусили «докторской». Николай ворчливо сказал:
– Вот ты спрашиваешь, как можно отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам только кажется, будто мы чувствуем? Мне кажется, как и в большинстве случаев, вопрос твой неправомерен... А посему на него нет и не может быть удовлетворительного ответа.
– Ты так отвечаешь почти на все мои вопросы...
– К сожалению, чаще всего проблема именно и состоит в постановке вопроса. Если вопрос поставлен неверно, то не следует и пытаться на него отвечать.
– А что же делать?
– Либо задать другой вопрос, либо отказаться от обсуждения данной темы, если осмысленная постановка вопроса невозможна.
– Ну а все-таки, почему же мой вопрос неправомерен? Это ты хотя бы можешь мне сказать? – Михей начинал раздражаться.
– Ну хорошо. Если говорить просто, без столь ненавистных тебе «демагогий», то «чувствовалка»-то у нас одна, и если нам что-то кажется или мы что-то думаем, то так оно и есть, по крайней мере с нашей точки зрения, а никакая другая точка зрения по поводу того, что мы чувствуем, не является правомерной. Ибо мы сами являемся единственными мерилами самих себя!
– Не скажи. К примеру, взять хотя бы боль... Пусть боль субъективна, но ведь проводят же исследования... Да и пытки, в конце концов, почти на всех действуют освежающе!
– Вот именно, боль! – подхватил Николай. – Ощущение боли гораздо легче анализировать, чем состояние влюбленности... Хотя что-то общее между этими двумя напастями, конечно, имеется... – рассудил он, входя во вкус разговора. Он снова чувствовал себя на высоте. Сейчас, когда его реальность состояла из бутылки и дыма папиросы, Мира казалось далеким утренним видением. – Если не вдаваться в поэзию, боль, как бы она ни была субъективна, все же проявляется у всех более или менее похожим образом, не то что любовь... Иногда мы ощущаем боль или, например, радость, но вовсе не осознаем этого. То есть чувство остается на уровне подсознания. Поэтому существует два уровня ощущений – глубинный, неосознанный, который и к чувствованию как таковому отнести нельзя, и осознанный, где мы как раз думаем, что у нас болит, и анализируем свои ощущения.
– Но ведь бывает, что боль внушают сами себе, тогда как причин для ее появления нет... Или, например, фантомные боли, когда конечность ампутирована, а пациент жалуется на боли в пальцах... – возразил Михей.
– А что, если ампутировали лучшую часть души? – пошутил Николай.
– Мы же договорились без поэзии... – Михей, как и Николай, писал весьма недурные стихи, но считал это занятием бросовым.
– Вот именно тогда и получается, что боль есть, если мы ее осознаем, независимо от того, есть для нее причина или нет. Именно поэтому, если мы чувствуем себя влюбленными, то это значит, мы влюблены, хотя можно быть влюбленным, этого и не осознавая... – сказал Николай и почувствовал, что начинает сам себе противоречить.
– Вот ты и запутался! – обрадовался Михей. – Значит, можно быть влюбленным, того не осознавая, в то время как для окружающих это более чем очевидно. Ну, и почему же тогда мой вопрос был нелегитимным?
– Да в том-то и дело, что вопрос, как отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам кажется, будто мы чувствуем, бессмыслен, поскольку, перефразировав его в свете того, что мы обсудили, получится: как можно отличить то, что мы чувствуем, от того, что мы чувствуем? Чувствуешь бессмыслицу?
– Честно говоря, нет!
