агенты спецслужб...
– Не говори... Наши лекции – это атака имбецилов, преподаватели – капающие на мозги сосальщики. Мне больше не нужно ни философии, ни славы, ни прозрения. Все, чего я хочу... Нет, «хочу» – это слишком самонадеянно... Все, на что я уповаю, – это только касание наших рук, – тихо сказал Николай и нежно погладил кончиками пальцев Мирину ладонь.
– Вот и мы стали очередными каторжниками любви. Словно вооруженные инфекцией неведомой бациллы, мы бродим по городу, угрожая заразить этим безумным волшебством неподкупный Петербург... – Мира грустно улыбнулась, и ему показалось, что в краешках глаз у нее заблестели слезы.
– Да, мы живем здесь и нам кажется, что это просто город... Нет. Этот город ничем невозможно удивить... Он видел такое, о чем даже самые страшные исторические книги умалчивают... Строительство на болотах... Мертвецы... Блокада... снова мертвецы повсюду... Да мало ли всего... Нашим городом вечно правят бандитствующие миротворцы. Моя нелегальная психика вряд ли когда-нибудь сможет переварить его историю.
– И среди всего этого мертвенного гранита – наш карликовый пузырек счастья! Невероятно! – Мира остановилась и стала смотреть на Неву.
– Да... Эрмитаж принимает развлекательные ванны, а критики-мокрицы по- прежнему сношают гениев во все отверстия в их оголенных черепах, а те все нежатся в кокаиновой темнице экстаза...
– Как ты странно говоришь... – удивленно сказала Мира.
– Я тебя пугаю?
– Нет, нет, я хочу тебя слушать. Звуки твоего голоса... Они – удивительные. Говори, говори... Ты словно бы рождаешь стихи... Ты – мой Мандельштам... Ты мой единственный и неповторимый гений.
– Это иллюзия... – деланно рассмеялся Николай, хотя ему было приятно.
– Нет – это единственная доступная мне явь! – Мира прижалась к нему и тихо вздохнула: – Зачем этому городу нужна очередная терапевтическая чума, полыхающие в огнях ада стриптизерши, матроны, отравившие макароны... Почему взрослые не играют в игрушки? В пупсиков, например?
– Потому, что у них есть иные развлечения... Например, одаренные артистическим искусством вагины... – вырвалось у Николая, и он похолодел. Вдруг это обидит Миру? Он впервые так тесно общался с девушкой, и ему было трудно контролировать себя.
– Фу... как неэстетично, но в то же время как правдиво... – неожиданно согласилась Мира. – Знаешь, с мужем я почти всегда притворяюсь в постели, а с тобой мне даже не нужно заниматься любовью... Я все время на пике блаженства!
– Я не верю в семейное счастье... По крайней мере, в этом городе идейных насильников и идиотических поселянок. В любой семье муж неизменно становится досаждающим вампиром. Любовь чахнет в серых объятиях воскресной болезни под названием «Вынеси мусор!»
– А я верю в семейное счастье... с тобой!
– Петрарка утверждал, что у влюбленных нет и не может быть одной крыши... – сказал Николай и подумал: «Как странно, она так говорит, будто свободна и готова выйти за меня замуж...»
Мира словно прочла его мысли и, высвободившись из объятий, принялась размахивать руками и декламировать:
– Как замечательно! Это твои стихи?
– Нет, их сочинила одна девочка...
– Все равно прекрасно!
– Да, нам посчастливилось родиться здесь, где все дышит стихами!
– Противоречивый город. Я от него устал... Город, где по улицам бродит тень Пушкина и тут же, рядом, восставшие извращенцы рвут свои эскадронные глотки лозунгами: «Остановите болота!», а сами вечно тянут нас в исключительную топь...
– А почитай мне свои стихи...
Николай подумал.
– Ну. Вот одно про Петербург...
– Хорошо, но страшно...
– Теперь я буду писать совсем другие стихи...
– Другие?
– Да, о тебе... Теперь все мои стихи будут только о тебе...
– Как здорово! – Мира счастливо улыбнулась и доверчиво прижалась к его плечу.
?
Между тем город погрузился в сумерки, и им пришлось расстаться. Проводив Миру, Николай отправился к Михею и напрямик, без лишних миндальностей, попросил одолжить ему ключ хоть на пару часов.
– Ну, ты силен, брат, – завистливо просипел Михей. Он много курил, притом исключительно «Беломор». Сам Михей практически никогда не спал с одной и той же женщиной дважды, ибо считал это дурным вкусом и напрасной тратой времени... Несмотря на свои молодые годы, Михей мог поспорить с самыми выдающимися ловеласами за сомнительную ветвь первенства. Выглядел он старше своих лет, носил густую бороду «а-ля Карл Маркс» и нравился женщинам просто до истерики.
– Познакомишь? – хитро спросил он, заранее зная ответ.
– Нет... Ты ее соблазнишь, и мне придется тебя убить...
– В очередной раз... – вздохнул Михей и закурил папиросу.
– Что в очередной раз?
– Убить в очередной раз! – подмигнул Михей.
Кроме первой любви Николая, Михей еще пару раз увел у него потенциальных девочек. Это не мешало им оставаться друзьями.
Устраивалась попойка, приглашались две девочки, и все заканчивалось тем, что Николай отправлялся домой, а Михей спал с обеими. Стеснительность Николая, его заурядная внешность и путанный, сложный язык мешали простым житейским отношениям...
– Только ты убери свои бросовые штаны, а то предметы твоего нехитрого туалета вечно раскиданы по всей хате... – проворчал Николай, которому подмигивания Михея отнюдь не улучшили настроение.
– Ничего, ничего... Твоя торгующаяся нимфа даже не заметит моего беспорядка... Любовь к одной женщине – словно перепорученные похороны...
– Что ты имеешь в виду?
– Ну. Какая разница, где упокоится несостоявшаяся жизнь, в настоящем склепе или в презервативе?.. И в том и в другом случае жизнь не состоялась, и так ли важно, на каком именно этапе! Есть ли разница, кто похоронит твое несостоявшееся потомство? Кстати, если тебе придет в голову славная идея воспользоваться резинкой, они у меня в письменном столе...
– Ты имеешь в виду стирательную резинку?
– Да, если ты сможешь натянуть ее себе на это место, то конечно, стирательную...
– Ты что, держишь презервативы в письменном столе? Оригинальное место хранения...
