не позволила встать. Это глаза были старенькие, голос, а рука – ничего, крепкая рука…
Потом ланиста так и не мог понять: возникший за окном и заполнивший всю кухню шорох, шелест, шуршание – померещились они ему или нет?…
– Это его Зал зовет, – прошептал Кастор, и голос беса на этот раз оказался низким и глубоким, хотя и надтреснутым.
– Не мешай, ланиста… Отмеченный он. Скоро его Зал отпустит – тогда беги воду кипятить. Чаю ему надо, горячего… Ни сахара, ни меда – один чай, и покрепче. Давай…
Кастор разжал пальцы, ухмыльнулся и внезапно заорал варварски немузыкально, стараясь попадать в ритм Марцелловых ударов. Выскочивший за чаем Харон успел услышать только начало, нечто вроде:
– В Зале Ржавой подписи
Бесы будут скот пасти,
Путь, ведущий к пропасти —
От края
До рая…
Сбитая с ног ночь неслышно выругалась, и пропустила тот момент, когда корчащийся Марцелл хрипло взревел и упал с табурета на пол. Кастор присел рядом, и страшен был в ту минуту его насилуемый взгляд.
– Продал душеньку, – бормотал полоумный бес, поглаживая потную Марцеллову шевелюру, – терпи теперь… Продал, продал, и я продал, и все – вот и маемся… дешево, совсем дешево, горсть минут взяли, и те с гнильцой… Зачем, зачем?.. Нельзя так жить, нельзя столько жить!.. и не жить нельзя… Отдайте душу, не хочу, не подпишу, нельзя… В Зал иди, Марцелл, в Зал Ржавой подписи, иди – пока зовет… меня не зовет уже…
Марцелл вздрогнул и открыл глаза. Кастор склонился над ним.
– Ну что? – жадно прошептал Кастор и губы его затряслись. – Что видел? Что?!
Марцелл приподнялся.
– Я спал, мадонна, видел ад…
Слова, рожденные беспамятством, странно прозвучали в пропитанной запахом мяса кухне. Марцелл выгнулся и потерял сознание.
В двери влетел Харон с узелком чая.
Ночь вышла во двор и присела на ступеньки. Гроза, копившаяся целый день, полыхнула несмелой молнией, и в разорвавшемся занавесе, у самых ворот, ночи примерещилась нелепая, невозможная фигура – будто песчаный варан встал внезапно на задние лапы, и на плоской морде ящера застыло напряженное человеческое внимание… В следующее мгновение двор был уже пуст. Ночь прыгнула к забору, но на улице никого не было; если не считать случайного прохожего в блестящем синем плаще, уже свернувшего за угол.
Начался дождь. Ночь подумала и вернулась под крышу.
ХIV. 6. Строениями называются искусственно возводимые места обитания людей, содержания домашних животных, хранения любой собственности; постройки гражданского и культового предназначения, а также естественные природные образования, соответствующим образом подготовленные.
ХIV. 7. Любое строение возводится с соблюдением положенной технологии, как то: ритуальные щели для проникновения осадков и образования сквозняков, пропитка строительных материалов гнилостными мастиками, использование положенных пород дерева и стандартизированного кирпича, наличие в подвалах грунтовых вод, и т. д., см. раздел 'Порча: предпосылки и условия'.
ХIV. 8. Всякое строение, включая естественные природные образования, формируется таким образом, чтобы при оставлении строения человеком и прекращении непрерывного человеческого ухода покинутое строение немедленно вошло в перманентный цикл разрушения и по истечении срока от пяти до девяти лет пришло в полную непригодность. Использование брошенных строений карается в соответствии с существующим законодательством.
ХIV. 9. Всякое строение не должно превышать уровня двух этажей наземных построек, и полутора ярусов ниже фундамента. О храмовых молельных помещениях см. раздел 'Исключения – как они есть'.
ХIV. 10. Нарушения любого пункта главы о Порче, раздел 'Строения', влечет за собой пожизненное заключение в Казематы Входящих без подачи апелляции с одновременным лишением гражданства.
ХIV. 11. Строения, созданные с отклонениями от существующих норм Порчи, подлежат немедленному уничтожению.
ХIV. 12. Заявления Пустотников о нарушении норм Кодекса Веры рассматриваются советом Порченых жрецов в индивидуальном порядке.
Это был совершенно обычный стол. Длинный, дощатый стол, без излишеств, вроде гнутых ножек, лакированного панно или резьбы по кромке. И люди сидели за этим столом совершенно обычные – пожилые, разные, обремененные заботами и неурядицами, лысые, бородатые… И люди, и стол удивительно подходили друг другу. Простота, уверенность и спокойствие.
Первым справа сидел Архелай Тисский, Отец Строений. Его посох стоял поблизости, прислоненный к стене, и на набалдашнике тускло поблескивало стилизованное изображение циркуля – личный знак Строителя. От посоха ложилась узкая тень, конец которой упирался в грубые толстые подошвы башмаков – но уже не Архелая, а следующего сидящего за ним. Чувствовалось, что этот человек прочно стоит на земле. Многие даже сетовали, что слишком прочно, но делали это незаметно, шепотом – и правильно делали.
Сидящего вторым звали Медонт Гуриец, и он был Отец Свободных. Именно людьми Гурийца устанавливались сроки Реализации Права каждого гражданина, в его канцелярии обсуждалась форма и способ каждого заявленного Ухода, и подписи Медонта было достаточно, чтобы гордый аристократ распустил приглашенных, вылил заранее составленный яд и отправился под присмотром в загородное
