знак полицейским, чтобы они подняли Вайнера и отнесли его в машину.
Когда прошел шок, Кирби понял, что стоит на улице рядом с храмом, и все, кроме Банны, уехали. Кирби был измотан. Так чувствует себя человек, только что очнувшийся от ночных кошмаров.
Немедленно домой! Два часа — и он будет на Тортоле, примет регенерационную ванну, всего на полчасика… Нет, на час. Чтобы прийти в себя после этой ночи, ему обязательно нужно принять ванну. Один час полного освобождения. Час безмятежного бегства в ничто.
И тут Банна сказала:
— Может быть, мы войдем в храм?
— В храм? В этот храм?
— Да… Прошу вас.
— Сейчас поздно. И я чертовски устал. К тому же вертолет ждет. Он доставит меня обратно в Нью- Йорк. Ну а что касается вашего лица… Я позабочусь, чтобы за лечение заплатили.
— Забудьте о вертолете, — сказала Банна, — и пойдемте в храм.
— А вы действительно настойчивы… Я хочу домой.
Она вздрогнула, но решила не сдаваться.
— Подарите мне два часа, Рон. Вам ничего не нужно делать. Только сесть и слушать, что будут говорить другие. Мы подойдем поближе к алтарю. Обещаю, что это будет для вас самый лучший отдых. Только сидеть и слушать.
Кирби посмотрел на ее обезображенное лицо. За нелепыми веками скрывались настоящие глаза — грустные, блестящие, умоляющие. Почему она так настойчива? Она что, получает мзду за каждого, кого притащит к Голубому Огню? Кирби терпеть не мог религиозных фанатиков, таких как она. Отдала этому проклятому движению и душу, и тело и твердо убеждена, что паства Форста будет жить целую вечность и когда-нибудь отправится в путешествие к далеким звездам.
Какая усталость! И потом, что скажут в ООН, если человек, занимающий такой высокий пост, начнет шляться по храмам форстеров? Кто знает, не отразится ли на его карьере фиаско с Вайнером? Придется оправдываться и защищаться… А стоит ли игра свеч? Может, действительно зайти в храм? Просто отдохнуть… Голова раскалывается. Может быть, он там найдет кого-нибудь из эсперов, кто сделает ему массаж мозга? Эсперы ведь частенько ходят в храмы форстеров.
— Прошу вас, войдите, — повторила Банна.
Он взглянул на светящуюся вывеску на жалком фасаде:
«Братство космического единства. Входите все, кто жаждет вечной жизни! Гармония со всей вселенной».
Невелика беда, если он и поддастся разок, позволит убаюкать себя волнам этой веры.
— Ну, как, войдем? — спросила Банна.
— Что ж, будь по-вашему, — пробормотал Кирби. — Гармония со Вселенной
— это неплохо, но только на час, не больше.
Она схватила его за руку. Когда они прошли через грязный вестибюль и открыли внутреннюю дверь, Кирби увидел человек десять-двенадцать, стоящих на коленях у скамеек. Пастор колдовал над небольшим реактором. Весь зал заливало голубое мерцание. Судя по всему служба началась уже давно. Одна из женщин на задних рядах опустила голову и сладко дремала.
Банна Маршак провела Кирби на один из первых рядов, он сел и начал присматриваться к полному и приземистому руководителю общины. Или священнику? Как там он у них называется…
— Братья и сестры! — произнес человек у алтаря проникновенным голосом. — Воспоем хвалу соединившему все Единству! Мужчина и женщина, звезда и камень, дерево и птица — все состоит из атомов, а эти атомы содержат частицы, которые движутся с необычайной скоростью. Это электроны, братья и сестры! Они показывают нам путь к миру. И я вам сегодня расскажу, как они…
Рейнольд Кирби опустил голову. Глаза слезились от усталости. Он не мог смотреть на этот голубой свет, исходящий из реактора. В затылке запульсировала кровь. Сквозь туман он видел, что Банна Маршак сидит рядом.
«Я слушаю тебя, — подумал Кирби, — я слушаю. Продолжай свой рассказ! Продолжай! Может быть, бог и всемогущий электрон помогут мне! Я слушаю…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
2095 г
ВОИНЫ СВЕТА
1
Когда аколит третьей степени Кристофер Мандштейн начинал говорить о жизни и смерти, сразу же становилось ясно, что он очень хочет жить вечно. Это было главным его недостатком. Жажда вечной жизни — довольно понятная человеческая слабость. Но у Мандштейна она доходила до абсурда.
В конце концов один из его начальников счел нужным напомнить:
— Не забывайте, что ваше главное призвание — заботиться о благе других… Вам это ясно?
— Ясно, брат! — сдавленным голосом ответил Мандштейн. Он готов был сквозь землю провалиться от стыда. — Признаю свою ошибку и прошу прощения.
— Дело не в прощении, — назидательно заметил начальник, пожилой уже человек, — а в понимании. Каковы ваши цели, Мандштейн? В чем вы видите свою миссию?
Аколит мгновение помедлил — он привык взвешивать свои слова, прежде чем ответить, тем более, когда знал, что вступает на зыбкую почву абстрактных рассуждений. Он нервно затеребил рясу и скользнул взглядом по убранству часовни, выдержанному в стиле неоготики. Они находились на помосте и смотрели вниз, на скамьи. Богослужения не было, но несколько верующих стояли на коленях, повернувшись в сторону кобальтового реактора, излучавшего Голубой Свет. Они были членами третьей по величине общины в Нью-Йорке. Мандштейн вступил в нее полгода назад, в день своего двадцатидвухлетия. Тогда он считал, что им движет только религиозное чувство. Теперь он уже не был уверен в этом.
Он схватился за перила помоста и вымолвил:
— Я хотел бы помогать людям, брат. Хотел бы помочь им найти путь истинный. Чтобы все люди поняли, что созданы для великих целей, как говорит Форст.
— Прошу без цитат, Мандштейн!
— Я только пытаюсь вам показать…
— Ясно. Мне кажется, вы не понимаете одной вещи: возвышение должно происходить одновременно и внешне, и внутренне. И вы не можете перепрыгнуть через своих начальников, даже если бы вам очень хотелось этого… Зайдите на минутку в мое бюро.
— Конечно, брат Лангхольт! Раз вы этого хотите…
Мандштейн последовал за старостой в пристройку. Весь комплекс зданий был возведен несколько лет назад и совсем не напоминал те жалкие помещения, в которых форстеры ютились четверть века назад.
Бюро Лангхольта отчасти напоминало келью, но в то же время было видно, что на отделку не поскупились. Литой бетонный потолок имитировал готические своды, почти всю стену занимали полки с книгами. На письменном столе, на толстой плите эбенового дерева, тлел маленький Голубой Свет — символ Братства.
На плите Мандштейн увидел и кое-что другое — письмо, отправленное им начальнику округа Кирби, с просьбой о переводе в генетический центр Братства, в Санта-Фе.
Мандштейн покраснел. Он легко заливался краской. Этот невысокий, немного тучный человек с черными волосами и толстыми розовыми щеками в обществе сухопарого и аскетичного Лангхольта
