Все ясно, кто-то из ребят сидит в Интернете. У старшего сессия, ответственная — третий курс. Лозовский предупредил: «Отчислят — загремишь в армию. Отмазывать я тебя не буду, учти». Он постарался быть убедительным, хотя в глубине души знал, что будет отмазывать, задействует все свои связи. Если не совсем от армии, то по крайней мере от службы в Чечне. Это вполне согласовывалось с его убеждением: если государство не может защитить гражданина, то гражданин имеет право всеми доступными средствами защищаться сам. В том числе и от самого государства.
Так что старшему не до развлечений. А у младшего зимние каникулы, счастливое время — десятый класс. Вот он и сидит в сети. Путешествует по порносайтам, засранец. Лозовский обругал сына, хотя обругать следовало себя. В доме была выделенная линия, давно нужно было подключиться. Но у Лозовского все руки не доходили оформить договор. Вот теперь и слушай всю ночь короткие гудки, размудяй.
Но все-таки повезло — ответил мобильник Тюрина.
— Привет, Петрович, — обрадовался Лозовский. — Сделай одолжение: дозвонись моим. Скажи, что задержусь. Может, до утра. Я сижу в Казани.
— Знаю.
— Откуда?
— Я в Шереметьеве. Передо мной справочное табло.
— Что ты там делаешь? — удивился Лозовский.
— Жду тебя.
— Зачем?
— Соскучился.
— Понял. Есть новости?
— Есть. Мы были правы, за всем этим стоит Кольцов.
— Откуда узнал?
— Расколол Шинкарева.
— Ты расколол Стаса? — восхитился Лозовский. — Петрович, я всегда говорил: умения не пропьешь. Что это было — кипятильник в жопу? Или хватило утюга?
— Не болтай. Прилетишь, расскажу. Что у тебя?
— Кое-что есть. При вскрытии в желудке обнаружили алкоголь.
— Твою мать. Ладно, разберемся. Хорошо, что ты позвонил. Тебя со страшной силой домогается Эдуард Рыжов. Знаешь такого?
— Знаю. Наш человек в Тюмени.
— Он нашел адрес. Чей — не сказал. Записать есть чем?
— Нет.
— Запоминай: станица Должанская, улица Новая, четыре. Это на Азовском море, недалеко от Ейска. Он предупредил: адрес старый, но вроде верный. Должанская, Новая, четыре. Запомнил?
— Да. Вот что, Петрович, скажи моим, что я задержусь не до утра, а на день-два, как получится.
— Куда ты собрался?
— При встрече… — Лозовский хотел сказать «расскажу», но заметил, что к разговору с интересом прислушивается крутой мэн, и сказал: — Перетрем. Больше не могу говорить. Позвоню позже.
Он вернул мобильник хозяину:
— Спасибо, братан, выручил.
— Москвич? — поинтересовался тот.
— Ну.
— А работаете, как курганские, — неодобрительно проговорил мэн. — Есть же скополамин, пентанол, да мало ли. А вы все утюг, кипятило в жопу! Не эстетично, если ты понимаешь, что я этим хочу сказать.
— Зато надежно, — возразил Лозовский и полез за деньгами.
— Не, со своих не беру, — отказался мэн. — Если и со своих брать, в этой блядской стране вообще невозможно будет работать. Ты вникни, у меня стрелка забита, а они — циклон! Козлы вонючие!
— Фильтруй базар, братан, — предостерег Лозовский. — Отвечать за него придется сам знаешь где.
— Где?
— Там, откуда повелевают циклонами.
Лозовский указал на небо и поспешил в аэровокзал, мобилизуя на ходу все свои знания географии, чтобы понять, как самым коротким путем добраться до Азовского моря, на берегу которого стоит город Ейск, недалеко от которого находится станица Должанская, в которой есть улица Новая, на которой в доме номер четыре живет Борис Федорович Христич — человек, который может знать, почему убили журналиста Степанова.
Очерк Степанова Лозовский дочитывал уже в самолете, летевшем в Ростов.
«Пока Борис Федорович переодевается и отдает срочные распоряжения, я жду его в его кабинете. Стены кабинета из свежего теса. У двери — два десятка гвоздей. Гвозди крупные, „двухсотки“, способные выдерживать тяжесть овчинных полушубков, в которых приезжают на совещания начальники участков и мастера. Спинки стульев в конце длинного, сколоченного из досок стола, захватаны черным — здесь садятся те, кого срочно вызвали с промыслов.
Ведерный чайник на широком подоконнике, электробритва, груда эмалированных кружек, пачки чая и рафинада, россыпь сухарей, банки говяжьей тушенки — следы экспедиционного быта, с привычкой к которому геологи не расстаются даже после окончания полевого сезона, в период камеральных работ. Едва продрав глаза и примчавшись в контору, они только тут расслабляются, начинают бриться, завтракать, распивать чаи. И лишь после этого приступают к работе. Для Бориса Федоровича Христича все экспедиции давно в прошлом, но старыми привычками он дорожит.
Над его письменным столом — кусок ватмана со словами, которые стали формулой всей его жизни:
„Если трудности кажутся непреодолимыми, значит близок успех“.
Сейчас он войдет. И я уже знаю главный вопрос, который ему задам:
— Борис Федорович, вы счастливый человек?..»
Из Казани Лозовский вылетел ночью. В Ростов прилетел ночью. И даже после двух часов езды на «Жигулях» сначала по оживленной автостраде от Ростова до Староминской, а потом по пустынным местным шоссе с мокрым асфальтом, все еще была ночь. Казалось, что разница в поясном времени между Тюменью и Ростовом удлинила ночь не на два часа, а до бесконечности, соразмерной огромным плоским пространствам черной степи. Они разматывались и разматывались в дальнем свете фар нескончаемым свитком, рождая ощущение затерянности во времени и в бездонной ночи.
— У вас тут хоть когда-нибудь рассветает? — спросил Лозовский водителя «Жигулей», который подрядился отвезти его в станицу Должанскую.
— Та! — отозвался тот универсальным, как северное «ну», южнорусским междометием, которое могло означать и «да», и «нет», и еще много чего и одновременно выражало отношение к предмету разговора, по большей части равнодушное или даже пренебрежительное. — Бывает. Но поздно.
— Мы не заблудились?
— Та! Сейчас будет Вольное, а там скоро.
— Рассвет?
— Поворот на Должанку.
И снова потянулась ночная степь.
Водителю было лет сорок, машину он вел уверенно, хотя профессионалом не был и извозом занимался от случая к случаю. Лозовский определил это по тому, что в Ростове он не шустрил в толпе таксистов и
