— Послушай, как это звучит. Ему принесли картину и попросили состарить. Он состарил.
— Да, да! Так и было!
— Потом принесли еще одну картину. Малых голландцев. И попросили состарить. Потом еще одну. Сколько их было?
— Четыре.
— Все малые голландцы?
— Все.
— А он ничего не знал.
— Так ты думаешь…
— Нет, — перебил Лозовский. — Я ничего не думаю. Думать нужно тебе.
— Ты кто? — помолчав, спросила Альбина. — Я ничего о тебе не знаю. Я слышала, что ты ушел из университета, перешел на заочное. Больше ничего не знаю. Чем ты занимаешься?
— Да вот, перегоняю машины, — ответил известный журналист Лозовский.
— Но все равно хорошо, что ты приехал. Все равно хорошо. Обязательно позвони вечером, — попросила она, когда он остановил «Мерседес» на какой-то старой площади возле НИИ лакокрасочной промышленности, где она работала старшим инженером.
Лозовский виновато улыбнулся:
— Не получится. Вечером я буду уже очень далеко отсюда.
— Да? Как жалко. От тебя везет. Тогда — пока?
— Пока, — сказал он. — Пусть тебе повезет.
Дверца «Мерседеса» звучно щелкнула.
Она ушла.
Он уехал.
Двери электрички закрылись, он уехал.
Теперь уже навсегда.
Он уже знал, где будет вечером.
В Тынде — вот где он будет.
Там, где потерялся след девушки с красными, грубыми от работы на бригадной кухни руками, которая однажды на рассвете сказала ему:
— Обними меня. Крепко.
А потом сказала:
— Этой ночью мы были свободными. Потому что больше мы не встретимся никогда.
Таня. Вот как ее звали. Таня.
Больше о ней он не знал ничего.
Нет. Он знал о ней все.
Вечером того же дня он был в Иркутске. Утром прилетел в Тынду. В клубе на улице Красная Пресня, возведенной московскими строителями по образу и подобию Черемушек и Строгино, кипели страсти: комсомольский актив выбирал нового начальника штаба ЦК ВЛКСМ. Прежнего сняли за нерасторопность: он сначала промедлил выразить поддержку ГКЧП, а потом выразил. Лозовский извлек из демократического шабаша секретаршу штаба и предъявил для опознания коллективный снимок передовых строителей БАМа, которые удостоились чести быть сфотографированными у Знамени Победы в Георгиевском зале Кремля. Отмеченную крестиком девушку, стоявшую недалеко от маршала, секретарша не знала, но подпала под скромное обаяние Лозовского и нашла список победителей социалистического соревнования в честь сорокалетия победы советского народа над фашистской Германией.
В списке было сто двенадцать человек. Из них Татьян восемь: две отделочницы из Жилстроя, три инженера из Главбамстроя, одна диспетчер автобазы, одна воспитательница детского сада, одна работница общепита.
Стоп.
Егорова Татьяна Егоровна, мостоотряд № 4, работница общепита, руководитель агитбригады «Синяя блуза». База мостоотряда — притрассовый поселок Могот.
В Моготе мостоотряда давно уже не было, он перебазировался в Беркакит. В Беркаките его тоже не было — перебросили в Куанду. Из Куанды десантировали в Балбухту.
Во всех поселках, куда Лозовский добирался на попутках, в кабинах тепловозов и на рабочих поездах-«бичевозках», стояли памятные знаки в честь трудовых побед строителей БАМа.
Большие победы приурочивались к съездам КПСС, победы помельче — к пленумам. Так что побед было много, во всех поселках были свои праздники — первых поездов, технических стыковок, укладок многогочисленных «серебряных звеньев» и одного, в Куанде, «золотого звена».
В Балбухте на бетонном постаменте стоял вездеход ГТС.
С его крыши по скошенным плоскостям скатывались, как с горки, дети. Надпись на защите двигателя гласила: «Мостоотряд № 4. Мы здесь были».
Самого мостоотряда в Балбухте не было.
Неуловимый мостоотряд № 4 Лозовский настиг в Северобайкальске, открывшимся за поворотом горной дороги — в в теплых соснах, в легком золоте лиственниц и берез, в голубом свечении Байкала. Лозовский почувствовал, что здесь ему повезет. Ему повезло. Мужеподобная усатая кадровичка мостоотряда сказала густым басом:
— Егорова? Танечка? Как же, как же! Была такая, была.
— Как — была?! — завопил Лозовский. — Что значит — была?!
— Ты чего, парень? — удивилась кадровичка. — Была значит была. А как еще можно сказать? Поработала и уехала.
— Когда?
— Чтобы не соврать… Мы еще в Моготе стояли. Или уже в уже в Беркаките? Не помню. Сейчас посмотрим…
Она долго рылась в шкафах, но нужную папку все же нашла.
— Вот, взяла отпуск с последующим увольнением и уехала. В декабре восемьдесят пятого. Время-то как идет. Но у нас ее помнят. Веселая девочка была, заводная. Агитбригадой руководила, по всей трассе выступали. Так, поверишь ли, из всех соседних поселков ехали. Кто на чем, даже на бульдозерах «Катерпиллер», собачьи дети. И вот выйдет она с гитаркой, посмотреть не на что, соплей перешибешь, и так вот, тихонечко: «Дорога железная, как ниточка тянется, а то, что построено, все людям останется». А то еще любила петь: «Шеф отдал нам приказ: лететь в Кейптаун». Ну и, понятное дело, наши, бамовские. Те уж все вместе, в пятьсот глоток: «И когда салют победный брызнет, ты поймешь, что в грозах и в пыли…» Ты и не слыхал таких песен.
— Слышал, — возразил Лозовский. — «Лучшую дорогу нашей жизни мы с тобою вовремя нашли».
— Смотри-ка, и вправду слышал! Нынче уж так не поют на БАМе. Нынче митингуем, говна-пирога. А тогда пели, до ночи, бывало, не расходились. Так что помнят у нас Танюшку, хорошо помнят.
— Куда она уехала?
— А тебе зачем? — проявила бдительность кадровичка.
— Я с телевидения. Передача «Алло, мы ищем таланты».
— Врешь. Врешь?
— Вру.
— То-то же, меня не обманешь! Ох, молодежь! Ладно, записывай адрес. В Ярославле она живет, в
