— Володя, я очень ценю нашу дружбу. Но войди в мое положение. На мне семья. Попов меня уволит. Он и так на меня зуб точит. А другой такой работы я не найду. Даже с половиной зарплаты. Сам знаешь, как сейчас: больше тридцати — отдыхай, старый. А мне уже полтинник. Так что… Сам понимаешь.
— Понимаю. Что ж, нет так нет, — равнодушно, сонно проговорил Лозовский. — Все имеет свои пределы. Почему дружба должна быть исключением? Извини, что расстроил тебя своей просьбой. Будь здоров, Гриша.
— Да погоди ты! — с досадой бросил Мартынов. — Вскочил! Все такие нервные стали! Чуть что — сразу вскочил!.. Что-то серьезное?
— Да.
— Очень?
— Очень.
— Объяснишь?
— Нет.
— Понял. Если я задержу сдачу очерка на три дня — может, хватит? Отправлю материал в досыл. В типографии, конечно, поднимут хай. Две полосы — в досыл! Но это я переживу. Трех дней хватит?
— Может, хватит. Может, не хватит. Если не хватит, что можно сделать?
— Только одно: вирус. Сейчас гуляет новый вирус. Slammer. Свирепая штука. Кибер-джихад. Но он не может выесть только одну статью. Поплывет вся база данных.
— Пусть поплывет.
— Мы сорвем выпуск номера. За все время у нас такого не было ни разу.
— Теперь будет.
— Черт. Уволит он меня. Как пить дать уволит. Ладно, Володя, сделаю. Для тебя — сделаю. Но ты постарайся уложиться в три дня, а?
— Постараюсь, — пообещал Лозовский. — А насчет уволит… Он уволит тебя в любом случае. Как только я уйду, следующим будешь ты.
— Ты хочешь уйти? — встревожился Мартынов.
— Нет. Но, возможно, придется.
— Плохо у нас в «Курьере», Володя, плохо. Прямо беда.
— Это полбеды, — возразил Лозовский. — В России у нас плохо — вот беда.
— Да, и в России. — Мартынов тоскливо посмотрел в окно. — Даже погода. Это погода? Это не погода, а какая-то муть.
— Знаешь, как говорит мой тесть? Погода зависит от настроения народа.
— А что? Очень может быть. Ладно, договорились. Сделаю. Гони из загона моих коз.
Но до загона Лозовский не дошел. В коридоре его перехватил Броверман, взял под руку и увлек на пятый этаж, куда журналисты «Курьера» никогда не заходили. Здесь располагалась какая-то крутая «лимитед», в торце у окна, выходящего на улицу Правды, было оборудовано место для курения — с современными креслами, даже с телевизором, который, впрочем, никогда не работал.
— Что происходит, Володя? — спросил Броверман, нервно закуривая.
— Тебе лучше знать, — ответил Лозовский. — Меня не было почти неделю. А что происходит?
— Сашу Костычева Попов уволил.
— За что? Опять закирял?
— Да нет, пришел слегка поддатый. Попов унюхал, сразу — приказ. Стас Шинкарев уволился.
— Когда?
— На следующий день после того как ты улетел в Тюмень.
— Со скандалом?
— Нет. Часа два сидел у Попова. Попов даже вышел его проводить. Сказал: «Стас, заглядывай, всегда рад тебя видеть».
— Ну, уволился. И что?
— Прилетал Кольцов.
— Знаю.
— Он купил типографию в Красногорске. Тоже знаешь?
— Нет. Знаю, что собирался.
— Купил, сейчас его юристы заканчивают оформление сделки.
— Чем это плохо? Будем печатать «Курьер» практически бесплатно.
— Другое плохо, Володя. Выдавливают нас из «Курьера». Вчера Попов предложил мне подать заявление по собственному желанию. И передать все дела его человеку. Ну, понимаешь, какие дела. Все завязки и рептильный фонд.
— Что ты ему ответил?
— А что я мог ему ответить? Ответил, что у меня нет никакого собственного желания уходить из «Курьера». Он сказал: не хотите уйти по-хорошему, уйдете по-плохому. Признайся: ты продал свой пакет акций «Курьера»? Только честно, Володя. Мы свои люди, я пойму.
— Савик, если я соберусь продать свой пакет, ты будешь первым, кто об этом узнает.
— Значит, не продал? Тогда в чем же дело? Попов чувствует себя полным хозяином положения. Почему?
— Кольцов купил у московских властей контрольный пакет наших акций. И, похоже, передал их Попову в доверительное управление.
— Это финиш, — сокрушенно заключил Броверман. — Все, финиш. Загнется «Курьер». Жалко. До слез жалко.
— Какие проблемы? — холодно удивился Лозовский. — Для тебя это бизнес. Займешься другим бизнесом. «Курьер» загнется? Ну, туда ему и дорога.
— Не думай обо мне хуже, чем я есть. Ты плохо сказал о «Курьере». Я понимаю, в редакции разброд, многие смотрят в рот Попову, тебе обидно. Не нужно обижаться, старина. Они люди. Все мы люди. И живем не как хотим, а как получается. Сентиментальным я стал. Старею. Но честно тебе скажу: мы с тобой сделали «Курьер», и это было лучшее в моей жизни. Ну так что, подавать мне заявление по собственному?
— Не спеши.
— Думаешь, можно что-нибудь сделать? — оживился Броверман.
— Попробуем. А получится или нет — это уж как повезет.
Добравшись наконец до загона, Лозовский повесил в шкаф дубленку и уселся в свое кресло.
— Прочитали? — спросил он, кивнув на телеграмму из Тюменского УВД и ксерокопию очерка Степанова, лежавшие на столе Регины.
— Да, — сказала она. — Прочитали.
— Мысли появились?
— Примерно две, — ответил Тюрин. — И обе плохие.
— Что ж, давайте подобьем бабки.
Дверь загона открылась, на пороге возникла Милена Броневая.
— Хай, коллеги! — весело поздоровалась она. — Лозовский, ты хотел сказать мне что-то приятное. Я просто умираю от любопытства!
Лозовский привык видеть Милену Броневую в черной коже, в ковбойских сапожках, которым явно не хватало шпор, и с сумкой вроде кавалерийского седла. Его даже тянуло иногда выглянуть в окно и посмотреть, где привязан ее конь.
Сегодня она была неузнаваема. Серо-жемчужного цвета элегантный костюмчик делового покроя с узкой юбкой длины вполне целомудренной, но все же позволяющей оценить стройность ножек. Белоснежное жабо, из пены которого прорастала длинная шея и маленькая головка с туго стянутыми узлом на затылке черными, мелко вьющимися волосами. Строгий макияж, никаких фенечек, даже перстней на ее руках стало меньше. Под мышкой — плоская сумочка из белой кожи со стильным золотым лейблом «Монблан».
