финансировать поездку.
— Да, согласился, — подтвердил Туполь. — Шестьсот евро меня не разорят.
— А тысяча двести евро разорят? — спросил Леонтьев.
— Я не самый бедный человек в Америке. Но далеко не самый богатый.
— Интересно было с вами познакомиться. Пойду я, Володя, — сказал Леонтьев, вставая. — Приятно было увидеть, что ты в форме.
— Вы куда? — спросил Туполь.
— Домой. Нужно поторопиться, а то попадешь в самый пик.
— Но мы еще ничего решили!
— Так решайте.
— Согласен. Где наша не пропадала. Тысяча двести евро — хорошие деньги. Но чего не сделаешь, чтобы очистить русскую литературу…
— Умеет считать, — заметил Володя, проводив Туполя и доставая из книжного шкафа бутылку «Хеннесси». — Если мы уничтожим Незванского, тиражи его книг подскочат. Теперь можно и выпить.
— А ему — пожалел?
— Он не тот человек, с которым приятно пить коньяк. Будем здоровы!
— Неплохо, но до «Суворова» далеко, — оценил Леонтьев выпивку. — Хочу сделать тебе небольшой подарок. Не знаю, правда, обрадует ли он тебя.
Он положил на стол ксерокопию статьи «Таинственный Незванский: миф или реальность?», которая так и не пошла в «Курьере». После разговора со Смоляницким, прерванного известием о смерти Коли Скляра, он попросил секретаршу скопировать статью, чтобы дома ее внимательно прочитать. Зная о доверительных отношениях шефа с Леонтьевым и не подозревая никакого подвоха, она охотно выполнила просьбу.
— Узнаешь?
Володя нахмурился:
— Откуда у вас эта статья?
— Сделал копию в «Парнасе». А вот откуда у них — большой вопрос. Смоляницкий проговорился, что заплатил за нее шестьсот долларов. Вопрос даже не в этом. А в том, получил ли Смоляницкий статью до того, как ты ее решил не печатать, или после.
— Петрова! — бросил главный редактор в интерком.
— Вызывали? — появился в дверях молодой журналист в спецназовской разгрузке.
— Дай-ка твою ксиву.
Петров протянул ламинированную карточку, какие давно уже заменили солидные, в красном сафьяне, с золотым тиснением редакционные удостоверения. Володя сунул ее в бумагорезательную машину и нажал «старт». Машина хрюкнула и превратила карточку в лапшу.
— Что это значит? — побледнев, спросил журналист.
— Ты уволен.
— За что?!
Главный швырнул ему статью:
— Вот за что.
— Но вы же решили ее не печатать! Я работал? Работал. Выходит, бесплатно?
— Если через пятнадцать минут ты еще будешь в редакции, я лично обзвоню все издания, и тебя не возьмут даже в «Вестник московского водоканала». Пошел вон!
Володя наполнил стопари и расстроенно сказал:
— Ну что за времена, Валерий Николаевич?! Если он так начинает, чем же закончит?! Растим подонков, а потом удивляемся: почему везде одни подонки?..
Известие о том, что им предстоит поездка в Германию, Пашу Акимова обрадовало. Он уже вполне оклемался после нападения, сошли синяки, отросла бородка. Только переносица была еще чуть припухшей и немного кривой.
— Как у бывшего боксера, — прокомментировал Леонтьев. — Штамп, но в отношении тебя точный.
— Очень вовремя, — снова и снова возвращался Паша к поездке. — А то у меня уже совсем глаз замылился. Смотрю на текст и не понимаю: то ли ничего, то ли полное говно. И самое главное: мы наконец- то увидим Незванского. А то он уже преследует нас, как тень отца Гамлета!..
Они увидели Незванского. Впечатление было настолько ошеломляющим, что они обрели дар речи только на автовокзале Гармиш-Партенкирхена в ожидании экспресса до Мюнхенского аэропорта.
Первые смутные подозрения появились у Леонтьева, когда он увидел дом, в котором жил знаменитый писатель. Это был блок с отдельным входом в длинной двухэтажной постройке на окраине городка, вдали от центра с шикарными отелями, конференц-залами, дорогими магазинами и толпами туристов, любителей горных лыж и сноуборда. Дом, как и все дома в Германии, был чистенький, ухоженный, но явно бедный, чтобы не сказать убогий, по сравнению с соседними коттеджами и особняками. В Германии такое жилье называют социальным и выделяют неимущим. Кем-кем, а неимущим Незванский не был, даже если получал всего по три тысячи долларов за роман.
На звонок вышла высокая сухопарая фрау весьма почтенного возраста, но, как все немецкие пожилые женщины, подтянутая, аккуратно причесанная, тщательно одетая.
— Мэй вир… то есть, мЈген вир герр Незванский зеен? — путая английские и немецкие слова, проговорил Акимов.
— Из России, что ли? — спросила фрау.
— Я, я, — закивал Паша, — То есть, да. Из Москвы.
— Вы кто?
— Писатели. Я Акимов, мой коллега Леонтьев. Мы хотели бы видеть Евсея Фридриховича.
— Подождите, я сейчас.
Дверь закрылась.
— Не понял, — сказал Паша.
Минут через пять фрау вышла. Она была в тяжелом зимнем пальто с каракулевым воротником, от которого, как нафталином, пахнуло 50-ми годами прошлого века.
— Пойдемте.
Минут через десять окраинные дома отступили, по одну сторону потянулась чугунная литая ограда, по другую — стеклянные оранжереи и гранитные мастерские с выставленными перед ними образцами стел и надгробных памятников, пока еще безымянных и без дат.
— «Фридхофштрассе», — прочитал Акимов название улицы. — Это же улица Кладбищенская. Куда мы идем?
— А ты еще не понял? — спросил Леонтьев.
Вслед за фрау они прошли по центральной аллее кладбища, тщательно расчищенной от снега, свернули в боковую аллею. Возле невысокого черного камня фразу остановилась, варежкой смела с надгробья снег.
— Вы хотели увидеть Незванского. Смотрите.
На камне было выбито:
«Ewsey Fr. Neswanskiy.
1930–1996».
Когда Леонтьев выложил на стол главного редактора «Российского курьера» с десяток цветных снимков, сделанных «мыльницей» Паши Акимова, тот только головой покачал:
— Ну и делаА мы на бедолагу грешили. В каком году он помер? В 96-м? Даже не успел покупаться в лучах славы!
