Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)

информационное издание «Экспресс-хроника». Они фиксировали события общественного движения, о которых умалчивала официальная пресса. По стилю «Экспресс-хроника» напоминала «Хронику текущих событий» диссидентских времен. В июле начал выходить самиздатский правозащитный журнал С. Григорьянца «Гласность». В Ленинграде вышел либеральный самиздатский журнал «Меркурий». В сентябре к либеральным изданиям добавилась социалистическая пресса: неонароднический журнал «Община» и затем редактировавшийся Б. Кагарлицким левомарксистский «Свидетель» (позднее «Левый поворот» – возрождение названия 1979 года).

В первом номере социалистического вестника «Община», выпущенного А. Исаевым, В. Гурболиковым и В. Губаревым, были опубликованы документы движения и подборка цитат М. Бакунина, направленная против марксизма и государственного социализма. Одновременно стали выпускаться и другие прообщинные издания – «Самоуправление», «Юго-Запад».

Первые тиражи «Общины» в несколько десятков экземпляров стали плодом самоотверженного труда девушек-машинисток, симпатизировавших «общинникам». В 1989—1990 годы «Община» стала одним из крупнейших оппозиционных изданий и крупнейшим социалистическим. Она выходила тиражом до 15 тыс. экземпляров и зачитывалась до дыр.

В качестве рупора неформаловсоциалистов «Община» заявила позицию равноудаления как от коммунистической бюрократии, так и от западнической либеральной технократии, ориентирующейся на возрождение капитализма. Наибольшую угрозу издание видело в смыкании этих двух «противоположностей». На такую перспективу указывало направление, которое принимала гласность: либеральные коммунисты выступают за взвешенный подход, что «в переводе с канцелярского языка на русский означает равновесие между двумя полуправдами – ортодоксально-бюрократической и западническо-технократической. Любопытно, что именно в историко-политической области… нащупываются пути возможного взаимодействия этих двух правых группировок, внешне противостоящих друг другу. Об этом свидетельствует та избирательность, с которой показывают народу кусочки теневой стороны истории. Сказано кое-что против коллективизации и преждевременного свертывания НЭПа, да и то, по-видимому, чтобы подстраховать „индивидуальный сектор“… Проливаются слезы над гробом царской семьи, и ни строки о трагической судьбе левого народничества. Упоминаются несправедливо забытые имена Рудзутака, Тухачевского, Якира и других „героев“… Но ни для ретивых администраторов, ни для либеральных буржуа никогда не будет интересен самодеятельный творческий поиск „черни“ – народных масс. Их более занимают либо вожди, либо тонкий слой политиков из Государственной Думы».

Тогда к предупреждению «общинников» прислушались немногие. Они предупреждали, что переход к капитализму будет проводиться авторитарным путем, с помощью номенклатуры со всеми вытекающими отсюда последствиями: «Для всякого здравомыслящего политика ясно, что реставрировать западный вариант капитализма в нашей стране снизу, демократическим путем нельзя, поэтому „буржуазники“ сейчас распадаются на две неравные группы – те, кто целиком сориентирован на отъезд и поэтому кричит о демократии без расчета чего-либо реально добиться, но с расчетом приобрести себе политический капитал, и те, кто действительно заинтересован в превращении России в Америку и поэтому будут искать путей наверх. По мере демократизации первых будет все меньше, а вторых все больше». «В этих условиях те, кто действительно хочет блага для нашего народа и поэтому выступает за демократию и социализм, должны сплотиться перед угрозой реконсолидации правых сил»[80].

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ДЕЛО ЕЛЬЦИНА

КОНСТРУКТИВИСТЫ И РАДИКАЛЫ

ОСЕННЯЯ РЕАКЦИЯ

ПОСТУПАТЕЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ неформальных организаций Москвы было прервано кризисом в партийном руководстве, известном как «дело Ельцина». Если в 1986—1987 годы многие речи Горбачева воспринимались как сенсация и скромные реформы приносили генсеку популярность, то во второй половине 1987-го значительные слои населения почувствовали, что слово и дело «верхов» расходятся. Это проявилось уже в сочувствии к выступлению руководителя московской парторганизации Бориса Ельцина, критиковавшего партийные привилегии и пониженного за это в должности.

Общественные настроения с особой силой проявились в среде общественных движений, которые попытались использовать конфликт в руководстве для вмешательства в большую политику.

Осенью 1987 года в неформальной среде заговорили о похолодании политического климата. «Община» писала: «Для тех, кто следит за политическим климатом в нашей стране, не является секретом, что сентябрь стал месяцем контрнаступления консервативных и правых сил… Мы далеки от мысли, что сентябрьское похолодание связывалось кем-либо с серьезными намерениями повернуть вспять колесо истории. Это была, скорее, проба сил…»[81]. Вскоре первые признаки похолодания, заметные в отношении партийных органов к неформалам, получили зримые подтверждения в официальных речах (доклад Горбачева к юбилею Октября и так далее), «деле Ельцина» и последующих событиях общественной жизни до письма Нины Андреевой включительно.

Но на первых порах Ельцин сам приложил руку к осенней реакции. В условиях назревающего конфликта с Егором Лигачевым, готовясь выступить на октябрьском пленуме ЦК, Ельцин опасался быть обвиненным в создании параллельной КПСС политической структуры.

Вспоминает Г. Павловский: «Из отпуска вернулся Ельцин, затопал ногами – что это вы без меня тут сделали! – замордовал идеолога МГК Карабасова, тот кинулся мордовать всех либеральных аппаратчиков ниже.

Карабасов меня вызвал, как одного из организаторов «Встречи». Я привел диссидентов, включая Новодворскую, так что я был источником зла. И во время разговора Карабасов стал мне объяснять, что я могу вернуться на 101-й километр. А я был временно прописан в Москве по решению Ельцина (по ходатайству Карпинского). Это напоминало разговор с Радищевым, которого Александр вернул из Сибири, а какой-то Ростопчин стал объяснять, что может его вернуть назад. Он, какой-то Карабасов, мне угрожает! Это меня рассмешило и разозлило одновременно. Все диссидентское во мне проснулось, я на него наорал и ушел, хлопнув дверью. На выходе милиционер потребовал от меня отмеченный пропуск, я его просто оттолкнул и вышел – я был дико зол! После этого за мной даже возобновилась слежка, которая продолжалась до ноября, до конца ельцинского кризиса.

В сентябре 1987 года мы обсуждали возможность создания либеральной фракции в КПСС, Пельман даже написал бумагу, в которой доказывал, что Ельцин может ее возглавить. Эта мысль для меня была странна – Ельцин, который только что на нас так давил, может стать главным либералом. Эту бумагу я передал старшим товарищам».

Судя по дальнейшим событиям, «старшим товарищам» из либерального лагеря идея тоже не понравилась, но через месяц Ельцин самым неожиданным для либералов образом подтвердил версию Пельмана.

ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

К ОСЕНИ 1987 ГОДА столичные неформальные организации стали уже достаточно многочисленными и деятельными. Им было мало одних дискуссий, количество контактов и людей росло. Группы стали почковаться на секции, занятые практическими делами. В результате между секциями стало ослабевать взаимодействие, они не очень хорошо знали о работе друг друга и обвиняли друг друга в бездействии. Часть участников движения стали втягиваться в конструктивную работу вроде эксперимента по введению самоуправления на заводе АТ-1. Другие планировали новую политическую кампанию вроде комсомольской. Бездействие томило, но привычные дела раздражали своей мелочностью и будничностью.

Между умеренным, конструктивным и более радикальным, активистским течениями нарастало напряжение, которое вылилось в открытый конфликт при испытании на прочность, связанном с «делом Ельцина».

Информацию о выступлении Ельцина на пленуме ЦК КПСС 21 октября неформалы получили до того, как об этом было объявлено всей стране. 31 октября информация о выступлении Ельцина была оглашена на пресс-конференции в АПН секретарем ЦК КПСС А. Лукьяновым, а позднее подтверждена ТАСС с оговоркой, что советским органам печати «категорически не рекомендуется печатать» данную информацию.

Вспоминает А. Исаев: «Мне позвонил Кагарлицкий, попросил