яблоки в рамках испытаний токсичности аэрозольных баллончиков».
— Такое бывает, — говорит Тайлер, — возьми, почитай газеты.
Но что ещё хуже, это то, что я знаю, что Тайлер умышленно сделал это с матерью Марлы, и с первого раза, когда я увидел его, у него всегда водились денежки. Тайлер делал настоящие бабки. Позвонили из «Нордстрома» и оставили заказ на две сотни кусков тайлеровского нежного коричневого сахарного мыла к рождеству. По двадцати баксов за кусок, согласно оптовым расценкам, у нас были бабки куда-нибудь сходить в субботу вечером. Бабки починить протекающий газопровод. Пойти потанцевать. Если бы мне не нужно было думать о деньгах, я бы возможно уволился с работы.
Тайлер называет себя «Пейпер Стрит Соуп Кампани». Говорят, что это лучшее мыло в мире.
— Что было бы хуже, — говорит Тайлер, — это если бы ты случайно съел мать Марлы.
Со ртом, набитым Кунг Пао Чикен, я говорю, чтобы он просто блядь заткнулся.
Место, где мы находимся этим субботним вечером — это переднее сиденье «Импалы» 1968, занимающей две площадки переднего ряда стоянки для подержанных машин. Тайлер и я, мы разговариваем, пьём баночное пиво, и переднее сиденье этой Импалы больше, чем диваны у большинства людей. В этой части бульвара стоянка продолжается во все стороны, на заводе эту стоянку называют Стоянкой Горшков, где любую машину можно купить за две сотни долларов, и в течение дня цыганские ребята, башляющие за эту стоянку, стоят возле фанерного офиса и курят длинные и тонкие сигары.
Машины — это первые тачки, которые дети водят в школе: «Гремлины» и «Пейсеры», «Маверики» и «Хорнеты», «Пинто», грузовики-пикапы «Интернэшнл Харвестер», «Камаро» с низкой посадкой, и «Дастеры», и «Импалы». Машины, которые люди любили, а затем выбросили. Звери на пруду. Свадебное платье в Гудвиле. С царапинами на серых, красных или черных грунтованных панелях и ходовых, и с целой кучей неровностей шпатлёвки, которые никто даже не пытался отшлифовать. Пластмассовое дерево, пластмассовая кожа и пластмассовый хромированный интерьер. На ночь цыганские ребята даже не запирают дверцы машин.
Огни бульвара пробиваются в салон сквозь цену, нарисованную на огромном ветровом стекле «Импалы». Посмотрите так на США. Цена — девяносто восемь долларов. Изнутри она выглядит, как восемьдесят девять центов. Ноль, ноль, десятичная точка, восемь девять. Америка просит тебя позвонить.
Большинство машин здесь — около сотни долларов, и у всех машин на ветровом стекле под дворниками — готовый договор купли-продажи.
Мы выбрали «Импалу», потому что если уж нам придётся спать в машине субботней ночью, то пусть у неё хотя бы будут большие сиденья.
Мы едим китайскую еду, потому что не можем поехать домой. Мы можем или спать здесь, или не ложиться спать вообще в каком-нибудь ночном танцевальном клубе. Мы не ходим в танцевальные клубы. Тайлер говорит, что там настолько громкая музыка, особенно басы, что она входит в резонанс с его биоритмом. Когда мы вышли после последнего раза, Тайлер сказал, что громкая музыка вызывает у него запоры. Кроме того, в клубе слишком громко, чтобы разговаривать, так что после пары рюмок каждый чувствует себя центром внимания, и при этом он полностью отрезан от окружающих.
Ты — труп в классическом английском детективе.
Мы спим сегодня в машине, потому что Марла пришла к нам в дом и стала угрожать вызвать полицию, чтобы меня арестовали за поедание её матери, а затем Марла носилась по дому, с криком, что я упырь, каннибал, и она проламывалась сквозь стопки подшивок «Ридерс Дайджеста» и «Нэшнл Джеогрэфик», пока я не оставил её там одну. В ореховой скорлупе.
После случайного намеренного самоубийства с Ксанаксом в «Регент Отеле», я не мог представить себе, как Марла вызывает полицию, но Тайлер подумал, что лучше сегодня переночевать вне дома. Просто на всякий случай.
Просто на случай, если Марла подожжёт дом.
Просто на случай, если Марла найдёт где-нибудь пистолет.
Просто на случай, если Марла всё ещё в доме.
Просто на всякий случай.
Я пытаюсь сосредоточиться:
Белый лик луны
Звёзды не разозлятся
Тра — ля — ля, конец.
Здесь, с машинами, едущими по бульвару, и пивом у меня в руке, в «Импале» с её холодным жёстким рулевым колесом фута, наверное, три в диаметре, и неровным виниловым сиденьем, впивающимся мне в задницу сквозь джинсы, Тайлер говорит: — Ещё раз. Расскажи мне подробно, что произошло.
В течение недель я не обращал внимание на то, что замышляет Тайлер. Однажды я пришёл с Тайлером в отделение «Вестерн Юнион», и смотрел, как он отправляет телеграмму матери Марлы.
УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ (зпт) ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ МНЕ (тчк) Тайлер показал служащему пропуск Марлы в библиотеку, подписался её подписью на телеграфном бланке и орал, что да, «Марла» иногда может быть мужским именем, а служащий пусть не лезет не в своё дело.
Когда мы уходили из «Вестерн Юнион», Тайлер сказал мне, что если я его люблю, то должен ему доверять. Мне не стоит знать, что происходит, сказал мне Тайлер и повёл меня к Гарбонзо на обед.
Меня испугала не столько телеграмма, сколько обед с Тайлером вне дома. Никогда, нет, никогда в жизни Тайлер ни за что не платил наличными. За одеждой Тайлер ходил в тренажёрные залы и отели и забирал одежду из бюро находок. Это было лучше, чем, как Марла, воровать джинсы из сушилок в автоматической прачечной, и продавать их затем по двенадцать долларов за пару в комиссионные магазины. Тайлер никогда не ел в ресторанах, а у Марлы не было никаких морщин.
По совершено непонятной причине Тайлер послал матери Марлы пятнадцати-фунтовую коробку шоколада.
«Ещё одна возможность, как субботний вечер мог бы быть хуже», — рассказывает мне Тайлер в «Импале», — «это бурый паук-затворник. Когда он кусает тебя, он впрыскивает не просто яд, а пищеварительный фермент или кислоту, которая расслаивает ткани вокруг укуса, потихоньку растворяя твою руку, или ногу, или лицо».
Тайлер спрятался сегодня, когда всё это началось. Марла показалась в доме. Без стука Марла зашла через переднюю дверь и прокричала: — Тук, тук!
Я читаю на кухне «Ридерс Дайджест». Я в полном недоумении.
Марла кричит:
— Тайлер! Я могу войти? Ты дома?
Я кричу: «Тайлера нет дома».
Марла кричит:
— Ты шутишь.
Секунда, и я у входной двери. Марла стоит на входе с почтовым пакетом «Федерал Экспресс» и говорит: — Мне нужно кое-что положить тебе в морозилку.
Я иду за ней по пятам всю дорогу до кухни, повторяя: «Нет».
«Нет».
«Нет».
«Нет».
Она не будет хранить свой хлам у меня дома.
— Ну, золотце, — говорит Марла, — у меня ведь нет холодильника в отеле, и ты сказал, что можно.
Нет, я не говорил. Последняя вещь, которой я хочу, это чтобы Марла переехала к нам, час от часу не легче.
Марла вскрывает пакет «Федерал Экспресс» на кухонном столе, и она вытаскивает и подымает что-то белое из упаковки для арахиса, и трясёт этим у меня перед носом.
— Это не хлам, — говорит она, — ты говоришь о моей матери, так что пошёл на хуй.
То, что Марла достала из упаковки — это один из тех бутербродных пакетов с чем-то белым, что Тайлер кипятил для получения чистого жира, чтобы сделать мыло.
— Всё могло бы быть хуже, — говорит Тайлер, — если бы ты случайно съел содержимое одного из этих
