Можно иначе — получить код замка через распространителя автомобилей.
Три космические обезьянки сидят на заднем сидении, одетые в свои чёрные рубашки и чёрные брюки. Ничего не вижу. Ничего не слышу. Никому ничего не скажу.
Я спрашиваю: «так где Тайлер?»
Парень-механик из бойцовского клуба открывает мне дверцу, как персональный шофёр. Механик высокий, и его кости и плечи напоминают телефонный столб.
Я спрашиваю: «мы едем к Тайлеру?» Посреди переднего сидения меня ждёт праздничный пирог со свечами, готовыми к тому, чтоб их зажгли. Я сажусь в машину. Мы трогаемся.
Даже через неделю после бойцовского клуба у нас не возникает проблем с тем, чтобы ехать, не превышая скорости. У тебя пару дней может быть чёрный кал, разные внутренние повреждения, но ты настолько крут. Другие машины объезжают тебя. Они сигналят. Ты получаешь факи от других водителей. Абсолютные незнакомцы ненавидят тебя. Здесь нет совершенно ничего личного. После бойцовского клуба ты настолько расслаблен, что это просто не может тебя взволновать. Ты даже не включаешь радио. Может быть твои рёбра царапают внутренности каждый раз, когда ты делаешь вдох. Машины позади тебя мигают фарами. Солнце садится, апельсиновое и золотое.
Механик здесь, ведёт машину. Праздничный пирог лежит на сидении между нами.
Это страшно до усрачки — увидеть в бойцовском клубе парня вроде нашего механика. Худые ребята, они никогда не начинают хромать. Они дерутся, пока не превратятся в бутерброд. Белые ребята, похожие на скелетов, вымазанных жёлтой ваксой, с татуировками, чёрные ребята, похожие на вяленое мясо, эти ребята обычно держатся вместе, так, как они выглядели бы в Анонимных Наркоманах. Они никогда не скажут: «хватит». Как будто они становятся живой энергией, дрожа так мелко, что расплываются по краям, эти парни словно от чего-то отходят. Как будто единственный выбор, оставшийся у них в жизни, это как бы они хотели умереть, и они хотят умереть в бою.
Они вынуждены драться друг с другом, эти ребята.
Никто больше не вызовет их на бой, и они не могут вызвать кого-нибудь, кроме другого дрожащего худяка, кожа, кости и напор, если никто не занесёт их в регистр своих боёв.
Ребята-зрители даже не кричат, когда парни вроде нашего механика, сцепляются друг с другом.
Всё, что ты слышишь — это дыхание бойцов сквозь зубы, шлепки хватающих ладоней, хруст и удары, когда кулаки молотят и молотят по тонким впалым рёбрам, прямыми ударами в захвате. Ты видишь сухожилия, мышцы и вены под кожей у этих ребят, когда они прыгают. Их кожа блестит, потеет, морщится и становится влажной под единственной лампой.
Десять, пятнадцать минут протекают бесследно. Их запах, они потеют и запах остальных ребят, всё это напоминает тебе жареную курицу.
Пролетают двадцать минут бойцовского клуба. В итоге один из ребят падает.
После боя два накачанных препаратами парня будут висеть друг на друге до конца ночи, убитые и улыбающиеся от такого тяжёлого боя.
С тех пор, как открылся бойцовский клуб, парень-механик постоянно околачивался возле дома на Пейпер Стрит. Просил меня послушать песню, которую он написал. Просил меня посмотреть скворечник, который он сделал. Парень показал мне фотографию какой-то девушки и спросил, достаточно ли она симпатичная, чтоб на ней жениться.
Сидя на переднем сидении Corniche, парень говорит: — Вы видели пирог, который я для вас сделал? Это я его сделал.
Сегодня не мой день рожденья.
— Тут масло протекало сквозь кольца, — говорит парень-механик, — но я заменил масло и воздушный фильтр. Я заменил ремни клапанов и регулятор момента зажигания. Сегодня она должна бежать, так что я заменил лопасти.
Я спрашиваю: «что задумал Тайлер?» Механик открывает пепельницу и включает зажигалку для сигарет. Он говорит: — Это тест? Вы проверяете нас?
«Где Тайлер?»
— Первое правило бойцовского клуба — ты не говоришь о бойцовском клубе, — говорит механик, — и последнее правило Проекта «Вывих» — ты не задаёшь вопросов.
Так что он может мне рассказать?
Он говорит:
— Что ты должен понять — это что твой отец был для тебя моделью Бога.
Позади нас моя работа и мой кабинет становятся всё меньше, меньше, меньше, исчезли.
Я нюхаю свои руки в бензине.
Механик говорит:
— Если ты — мужчина, ты — христианин и ты живёшь в Америке, твой отец для тебя — модель Бога. А если ты не знал своего отца, если твой отец в тюрьме, или умер, или никогда не бывает дома, что ты тогда будешь думать о боге?
Всё это — догма Тайлера Дардена. Нацарапанная на клочках бумаги, пока я спал и отданная мне, чтобы я набрал и размножил её на работе. Я прочитал её всю. Даже мой шеф наверное прочитал её всю.
— Что ты должен прекратить делать, — говорит механик, — это тратить свою жизнь на поиски отца и Бога.
— Что ты должен принять, — говорит он, — это что Бог возможно тебя не любит. Возможно, Бог ненавидит тебя. Это не худшее, что может случиться.
По мнению Тайлера, привлечь внимание Бога плохими делами — это лучше, чем не получить внимания совсем. Может потому, что ненависть Бога — это лучше, чем Его безразличие.
Если бы ты мог быть злейшим врагом Бога или ничем, что бы ты выбрал?
Мы — средненькие курочки Бога, если верить Тайлеру Дардену, без своего специального места в истории и без специального внимания.
Даже если мы привлекли внимание Бога, у нас нет надежды на проклятие или искупление.
Что хуже: ад или ничего?
Только если были мы пойманы и казнены, можем обрести мы спасение.
— Сожги Лувр, — говорит механик, — и вытри жопу Моной Лизой. По крайней мере, так Бог узнает наши имена.
Чем ниже ты падаешь, тем выше взлетишь. Чем дальше ты убегаешь, тем больше Бог хочет тебя вернуть.
— Если бы гениальный ребёнок никогда не покинул дом, — говорит механик, — жирный телец всё ещё был бы жив.
Того, что нас — как песчинок на пляже или звёзд на небе, уже не достаточно.
Механик вливает чёрный Corniche в старое обводное шоссе без полосы для обгона, и сразу перед нами вытягивается конвой грузовиков, едущих с предельной разрешённой скоростью. Corniche наполняется светом фар машин, едущих за нами, и вот они мы, разговаривающие, отражающиеся в лобовом стекле. Едущие без превышения скорости. Так быстро, как позволяет закон.
Закон есть закон, сказал бы Тайлер. Слишком быстрая езда — то же самое, что разжигание огня — то же самое, что закладывание бомбы — то же самое, что выстрел в человека.
Преступник — это преступник — это преступник.
— На прошлой неделе мы смогли наполнить ещё четыре бойцовских клуба, — говорит механик, — может, Большой Боб сможет возглавить следующее отделение, если мы найдём бар.
Так что на следующей неделе он пробежится по правилам с Большим Бобом и отдаст в его распоряжение бойцовский клуб.
С сегодняшнего дня, когда глава открывает бойцовский клуб, и все стоят в ожидании вокруг лампы в центре подвала, глава будет обходить и обходить толпу по внешнему краю, в темноте.
Я спрашиваю: «кто принял новые правила? Это Тайлер?» Механик улыбается и говорит: — Вы знаете, кто принял новые правила.
Новое правило — никто не должен быть центром бойцовского клуба, рассказал он. Никто не должен быть центром бойцовского клуба, кроме двух дерущихся мужчин. Голос главы будет реветь, медленно прохаживаясь по толпе, снаружи, из темноты. Люди в толпе будут смотреть на других людей через пустой
