- Хорошо бы его повидать! Вспомнить старое, поговорить. У меня сохранилась фотография, перед самым фронтом мы снялись, там все наши ребята. Крылов умер недавно; И ты там есть, сбоку стоишь. А какие мы там молодые, Гриша, а? Сколько лет прошло, ну-ка, скажи!
- Много, - отвечает Каштанов.
- А голос ты мой узнаешь?
- Голос не узнаю.
- А я твой узнаю. Сперва не узнал, а теперь узнаю. Ну скажи что-нибудь. Сын у тебя? Или дочь? Может, внуки есть?
- Дочь.
- Узнаю твой голос, конечно, узнаю! А ты что такой скучный? Нездоров?
- Здоров.
- Что, Гриша, часто нашу молодость вспоминаешь? Я, признаюсь, часто. Даже вон племянницу замучил.
- Так ведь что вспоминать, работать надо.
- Это верно, - соглашается Федоров, - это ты верно подметил. Но я люблю нашу молодость. Дорожу, как говорится. Ну, Гриша, повидаться бы нам хорошо. Я с племянницей здесь.
- Я тут ни при чем, - сердито шепчет Таня.
- Так ты звони. Звони, - говорит Каштанов. - Позвони мне знаешь когда? Сейчас посмотрю, подожди минутку.
- Жду, жду.
- Минуту. Позвони-ка ты мне в среду. Да, в среду! И мы условимся, когда встретиться.
- А я завтра уезжаю, - говорит Федоров.
- Будущая неделя у меня вся занята, понимаешь, - продолжает, как будто не слыша, Каштанов. - Понедельник, вторник, среда...
- Так как же?
- Вот именно, - шутит Каштанов, - значит, в среду и договоримся. А ты звони, звони, не стесняйся. Сегодня не дозвонился, завтра звони. Понастойчивей, понастойчивей.
- Ну, будь здоров! - Федоров вешает трубку. - Как был дураком, так дураком и остался, - спокойно говорит он Тане, выходит из телефонной будки и останавливается.
- То есть как?
- А вот так.
- Что он тебе такого сказал?
- В том-то и дело, что ничего не сказал.
- А почему ты рассердился?
- Кто? Я? Где я рассердился?
- Нигде.
- Видишь ли, я никогда не был высокого мнения о Каштанове, но, конечно, я надеялся, что, может быть, за эти годы он стал человеком...
- Дядя, - восклицает Таня, - имей совесть! Ты целый день расхваливал этого Каштанова. Имей совесть!
- Ты глупа, и больше ничего. Разве я его хвалил? Я нашу молодость вспоминал, дурочка. И всех своих товарищей я хвалил. И буду впредь.
- Тэк-с, - говорит Таня.
- Ты Сергея моего видела?
- Видела.
- Плохой?
- Средний.
- А Егоров?
- Егорова я очень люблю. Я не спорю.
- То-то! А с Каштановым я и раньше никогда не дружил. Но не надо обобщать. Я очень не люблю, когда обобщают.
- Кто это, интересно, обобщает?
- Если один человек плох, то это не значит, что и другие такие. Жаль, целый день потерял. И зачем нам нужен был Каштанов, спрашивается?
- Нам! - возмущается Таня. - Мне он совершенно не нужен. И давай отойдем от автомата, а то на нас люди смотрят.
Федоров послушно делает несколько шагов, но опять останавливается.
- Танечка, ты на меня не сердишься? - виновато говорит он.
- За что?
- Целый день сегодня потеряла. Обидно.
- Чепуха!
- Но я тоже не виноват. Откуда я мог знать? А ты знаешь мое железное правило - я в человека верю. Я и тебя как учу? Если ошибся в человеке жаль. Но исключение только подтверждает правило. А мы можем еще успеть в кино, как ты думаешь?
- Конечно. Тем более что в десять часов меня будут ждать около кино. Один знакомый.
- Что?
- Ничего. Идем. Только скорее, - весело отвечает Таня и берет дядю за руку.
Но Федоров продолжает стоять на месте.
- А почему ты раньше не сказала, что тебя ждут? Я не пойду.
- Не сказала, - смеется Таня. - Мы же к Каштанову в гости собирались, ты забыл.
- Не пойду. Зачем я пойду. Я не хочу вам мешать. Зачем я буду вам мешать?
- Но мне надо тебя с ним познакомить. Как ты не понимаешь? Ты пойми. Это очень важно.
- Ах, вот как, ах, вот как! - растерянно и ласково повторяет Федоров. Тогда идем. Тогда мы идем. Одну минуточку. - И дядя поправляет свой вязаный галстук, одергивает пиджак и причесывает мягкие пегие волосы. Идем. Если твой парень мне понравится, я скажу тебе прямо, но если не понравится...
- Он тебе понравится, - говорит Таня.
