у Виллара, повсюду в верхах свои люди.
- Неужели вы верили в это?
- Господи ты боже мой, как вам повезло родиться в хороших семьях и в хороших местах! Вы даже не сомневаетесь, что полицейский - ваш друг! Рамзи, ты помнишь мой дом?
- Прекрасно помню.
- Настоящий храм любви, да?
- Твоя мать очень тебя любила.
- Моя мать была сумасшедшей. Почему? У Рамзи есть на этот счет отличная теория. Между ними существовала какая-то особая связь. Но для меня она всю жизнь была укором, так как я знал, что виноват в ее сумасшествии. Отец мне говорил, что она сошла с ума во время родов и из-за них. Я родился в тысяча девятьсот восьмом году, когда еще верили во всякие небылицы о деторождении, а особенно в таких местечках, как Дептфорд. То были последние денечки великой легенды о материнской любви. Мол, когда ваша мать рожает вас, в своих страданиях она приближается к самым вратам смерти только для того, чтобы дать жизнь вам. И вам никогда уже с ней не расплатиться за ваше появление на свет. Будь вы самый распослушный, самый любящий сын - этот долг вам не погасить. Как тяжкое бремя всю жизнь несете вы чувство вины перед нею. Боже мой, я до сих пор слышу, как Чарли, стоя на сцене одного из тысяч занюханных эстрадных театриков, под аккомпанемент пианиста дрожащим голосом поет 'В монастырском саду':
М - миллион ее тревог,
А - адвокат твой перед Богом,
М - мудрость, чтобы ты найти опору мог,
А - ангел твой хранитель строгий.
Сложи их и получишь МАМА
Все в этом слове для меня.
Таким было общепринятое отношение к матерям в то время и в том мире, к которому принадлежал я. Что с этого? А вы представьте себе, каково мне было расти с матерью, которую мой отец каждое утро привязывал на веревку, прежде чем отправиться на лесопилку, где работал бухгалтером. Он уже не был пастором, потому что не мог оставаться священником после ее позора. Что это был за позор? Она дала повод моим однокашникам кричать 'Блядница!', когда те проходили мимо нашего дома. Она дала им повод отпускать грязные шутки о блядницах, когда я попадался им на глаза. Вот и все дела. Опозоренный и погубленный дом. А все почему? А потому, что в нем родился я. Вот и все.
Нет, не все. Я говорил, что Виллар, пользуясь мной, вроде бы как всхлипывал. Иногда, всхлипывая, он начинал приговаривать; а приговаривал он вот что: 'Ах ты, бляденок!' А когда все заканчивалось, он со словами: 'Бляденок! Вот кто ты - настоящий бляденок!' - отпускал мне оглушительную затрещину. На самом деле он не вкладывал в это ничего ругательного. Казалось, это составляет часть его ритуала, его блаженства. Неужели не понимаете? 'Блядница' - это то, чем была моя мать и что погубило наш дом, когда родился я. А я был 'бляденок'. Грязнее меня никого на этом свете не было. И я был Никто. А вы еще спрашиваете, почему я никому не жаловался на то, что со мной дурно обращаются. Да какие у меня были права? Я даже и не догадывался о том, что существуют какие-то 'права'.
- И что же - все это продолжалось, но никто так ничего и не знал? Даже подозрений ни у кого не возникло? - Линд был бледен. Он принимал этот рассказ очень близко к сердцу. Я даже не подозревал, что в нем столько сострадания.
- Конечно, они знали. Но Виллар проявлял чудеса изобретательности, и у них не было никаких доказательств. Уж нужно было быть совсем слепым и глухим, чтобы не догадываться о том, что происходит, а бродячие актеры знали об извращениях не понаслышке. Они отпускали всякие намеки, и иногда - очень злые. Особенно Сонненфелс и Молца. Хайни и Дзовени считали, что это прекрасный предмет для шуток. Эм Дарк временами выказывала мне сочувствие, но Джо не хотел, чтобы она вмешивалась, когда дело касалось Виллара, потому что Виллар в 'Мире чудес' был фигурой влиятельной. Виллар и Чарли были дружками, а если бы Чарли невзлюбил кого из Талантов, то уж он бы нашел способ свести к минимуму его роль в представлении, а тогда и Гас могла прийти к выводу, что нужен какой-нибудь новый Талант.
Кроме того, большинство Талантов смотрели на меня как на черную кошку не секрет, что бродячие актеры суеверны. В самом начале моей карьеры в 'Мире чудес' у меня был жуткий скандал с Молцей из-за того, что я нечаянно передвинул на несколько дюймов его сундук в гардеробной. Профессор Спенсер давал мне урок чистописания, а я расположился на краешке стола. Вдруг неожиданно на меня налетел Молца, выкрикивая что-то неразборчивое, и Спенсеру с трудом удалось его урезонить. Потом Спенсер предупредил меня, чтобы я не прикасался к сундуку - это считается плохим знаком. Когда грузчики привозят его из багажного вагона, они ставят его туда, где он должен находиться, и там он и стоит, пока его снова не отвозят в багажный вагон поезда. Мне пришлось пройти довольно сложный обряд, чтобы прогнать несчастье, а Молца весь день был не в себе.
Актеры очень суеверны. Тот, кто приносит неудачу, может погубить шоу. Некоторые Таланты были уверены, что я приношу неудачу - так проявлялось их отвращение к тому, что я для них воплощал, и к Виллару, которого все они ненавидели.
Одна лишь Толстуха как-то раз напрямик поговорила со мной о том, что я и кто я. Не помню, когда точно это было, но знаю, что в начальный период моего пребывания в 'Мире чудес'. Наверно, на второй или третий год, когда мне было лет двенадцать-тринадцать. Однажды утром перед первой сменой, когда еще даже каллиопа не начала своих завываний, извещавших о том, что 'Мир чудес' и его подданные готовятся к представлению, Счастливая Ганна восседала на своем троне, а я что-то делал с Абдуллой, которого каждый день тщательно проверял на предмет возможных неисправностей.
'Подойди-ка сюда, малыш, - сказала она. - Хочу с тобой потолковать устами к устам, и явно, а не в гаданиях. Тебе это что-нибудь говорит?'
'Это из Чисел', - сказал я.
'Точно, из Чисел. Глава двенадцатая, стих восемь. Ты это откуда знаешь?'
'Просто знаю и все'.
'Нет-нет, ты это не просто знаешь. Тебя этому научили. И тебя этому научил тот, кто думал о спасении твоей души. Может, это сделала твоя мама?'
'Мой папа', - сказал я.
'А он не научил тебя десятому стиху из двадцать второй главы Второзакония?'
'Это о нечистом ночью?'
'Точно. Тебя хорошо учили. А он тебя не учил тринадцатому стиху тринадцатой главы Бытия?'
'Не помню'.
'О том, что жители Содомские были злы и весьма грешны перед Господом?'
'Не помню'.
'Ну уж а тринадцатый из двадцатой Левита ты должен помнить'.
'Не помню'.
'Прекрасно помнишь! Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них'.
Я на это ничего не сказал, но мое лицо наверняка меня выдало. Это была одна из самых страшных угроз Виллара: если меня схватят, то непременно повесят. Но перед Толстухой я был нем как рыба.
'Ну, так ты знаешь, о чем это?'
Я прекрасно знал, о чем это. За время, проведенное мною в балагане, я успел немало узнать о том, как мужчины ложатся с женщинами, потому что в дороге Чарли с Вилларом почти ни о чем другом и не говорили. Это было какое-то темное дело; насколько я понимал - какая-то пародия на то действо, которое я вынужденно совершал с Вилларом, и я пришел к выводу, что одно ничуть не лучше другого. Но сейчас я укрылся в убежище, в котором обычно и прячутся дети, - в молчании.
'Ты знаешь, куда это тебя приведет, да? Прямехонько в ад, где червь не умрет, огонь не угаснет'.
Я ответил на это гробовым молчанием.
'Тебе здесь не место. Я, конечно, не о балагане говорю. В балагане есть много чего хорошего. Но этот Абдулла! Он настоящий идол, а Виллар и Чарли обманывают добрых людей, которые приходят сюда, чтобы увидеть честное представление, подначивают их преклоняться перед идолом и чуть ли не поклоняться ему, и они не останутся безнаказанными. Вот уж нет! И ты тоже будешь наказан, потому что ты - орудие идола и виновен так же, как они'.
