В кино они ходили в выходные, а репертуар театров пересмотрели еще зимой. К весне все занятия в кружках, куда Варя водила дочку, заканчивались, и деться им было совсем некуда. Как-то раз на углу двух центральных улиц Варя из трамвая увидела прилавок, с которого торговал яблоками высокий худой мужчина. Очередь была небольшая, поэтому они с дочкой соскочили на ближайшей остановке, решив купить яблок. Весной, как говорила мама, надо было пополнить витаминный запас ребенка. Продавец сложил выбранные Варей яблоки в кулек из газетки и протянул ей. Варька видела, что свернул он кулек неудачно, попыталась подхватить пакет, но крупные яблоки одно за другим посыпались на прилавок. Мужчина помог ей собрать яблоки, а на ее «спасибо» сказал: 'А ты совсем не изменилась, Варя!' И тут только она поняла, что седой мужик в белом халате с грязными рукавами — Волков.
— Это твоя такая барышня? Красивая будет… На тебя похожа, но более мягкая, что ли… А муж у тебя кто?
— Да он уехал от нас, он в Москве живет, в аспирантуре учится.
— Понятно… Все понятно мне с тобой. Значит, не вышло у вас с Ленькой ничего?
— Да у нас и не было ничего.
— У кого не было, а кого — было. Ленька бы тебя по трамваям девкой ездить не пустил и одну бы в городе не оставил. Мы с ним, может, и не шибко культурные были, да простые вещи хорошо понимали.
— А сам-то ты как?
— Никак. Я с детской колонии со всеми связь потерял, думал, что вообще все уже забыл, а вот тебя увидел — вспомнил.
С самой последней отсидки Волков удивительно удачно устроился продавцом торгово-закупочного кооператива. Торговал, в основном, фруктами. Он очень мечтал, что кооператив как-то развернется и снимет несколько квадратных метров в магазине хотя бы на зиму, потому что к осени ему на природе стоять будет уже трудно, а зиму с его легкими тут не пережить. Братья его с трудом сводили концы с концами, и помочь ему мало чем могли. Другой работы найти он не мог, везде требовался еще и медосмотр, который ему бы нигде не подписали, а в кооперативе он со справкой другого человека стоял, строго говоря, работал за того парня. Поэтому его два раза уже обманывали с деньгами, но возбухать в его положении было просто нельзя. Все было ненастоящим и зыбким вокруг Волкова, и Варя почувствовала, что время, которое бежало для нее трамваем, стуча по рельсовым стыкам, для Волкова сделало здесь свою остановку.
— На этом углу и стоять-то уже опасно. Место хорошее, я никогда с товаром до шести не остаюсь, у меня все женщины-слесаря во-о-он с того завода после первой смены скупают. Это некоторым совсем не нравится. Вадик-то наш Вахрушев, вот кто приподнялся на полные сто! Он всю улицу контролирует до пристани. Здесь хочет своих поставить. Ко мне сам лично два раза предупреждать приезжал! Честь-то какая! Я говорю: 'Вадим, побойся Бога! Исполкомом разрешено, санэпиднадзором, выездная торговля оформлена! Отстань!'
— А он что?
— А, говорит, все равно свалишь! Пригрозил даже разгромить тут все… Что делать? Просто не знаю. А хозяин кооператива даже слышать об этом не хочет. И место в магазине арендовать не хочет и Вадика нашего башлять — тоже. Решил даже, что я с Вадиком в сговоре, хочу таким образом, свои деньги за май от него вернуть.
— Ну, и гад же этот Вадик! А ведь учились вместе.
— Да кто об этом помнит-то нынче, Варь?
— Я помню.
— А ты и раньше и раньше была ненормальной. Прости. Возьми еще яблок.
— Нет, у меня денег больше нет.
— Ах, забыл, ты же у нас только на свои кушаешь.
Они засмеялись, но Варе все равно было грустно и как-то не по себе. Волков все время мелко покашливал, и Варя бессильно думала, что осенних ветров и дождей ему точно не выстоять.
— И как это тебя муж одну оставил? — притворно вздыхал Волков, кантуя пустые ящики из потемневших рассохшихся досок.
— Понимаешь, что-то у нас не так, тяжело стало жить вместе…
— Ну, не знаю… Впрочем, я и сам давно уже наших мужиков не понимаю. Им бы всем в тюрьме с годик без баб посидеть, тогда бы, может такие огурчики, как ты, одни бы по городу с детьми не бродили. И они снова смеялись, а Варина дочка вторила их смеху тоненьким ломким голоском.
— Волков, вот тебе мой адрес, совсем станет худо — приезжай.
— Варька! Ты в общаге живешь? Все уж давно квартиры получили, машины заработали, пока ты по аспирантурам ездила. И денег ты на кило яблок с трудом наскребла. И чем твоя аспирантура лучше моей тюрьмы?
— Не зли меня, Волков! Приезжай! Я с комендантом общаги поговорю, мы тебя электриком устроим и поселим на первом этаже в прачечной.
— Варя, Варя… Я тебе про медосмотр толкую, а ты про работу с подрастающим поколением, где медосмотр — три раза в год. Впрочем, спасибо. Может и приеду. Никогда ведь не знаешь…
До самой осени Варька с дочкой катались на трамваях. Теперь это было не так приятно, как раньше. В вагонах частенько собирались наглые нетрезвые типы. Молодые ребята иногда могли здесь и закурить, а на все замечания отвечали: 'На такси езди, жопа!' Зайдя однажды с дочерью в трамвай, Варя увидела, что весь народ скучился у дверей вагоновожатого, а на другой половине не было никого, кроме трех нетрезвых парней. Варя так устала, что тут же села, обрадовавшись многочисленным свободным местам, даже не подумав, по какой причине их не заняли другие. Только потом, когда вагон тронулся, она поняла, что оказалась в довольно опасной компании. Она шикнула на дочку, чтобы та молчала, решив выйти на следующей остановке. А маленькая с любопытством уставилась на пьяных дяденек, размахивающих бутылками и выкрикивавшим короткие странные слова. Это был самый длинный проезд на всем маршруте, Варя уже совершенно измучилась, спиной ощущая угрозу, когда ее дочь на весь трамвай громко спросила: 'Мам! А это вьетнамцы едут?'
На базаре у них тогда появилось очень много вьетнамцев, работавших в соседнем городе на комбинате шелковых тканей. Узкоглазые юркие люди, торговавшие теннисками с крокодильчиками и невиданными доселе заколками для волос, почему-то у коренного народа вызывали крайнее раздражение. А Варькиной дочке они, напротив, нравились, она очень интересовалась вьетнамской жизнью. Знакомая Вари рассказывала, как эти самые вьетнамцы орут всю ночь в общежитии, жарят скумбрию холодного копчения вместе с рисом, а несчастная скумбрия при этом издает неописуемые ароматы на половину жилого микрорайона.
Дочь эти рассказы не смущали, и она все время лезла к мамке с расспросами о том, полезные вьетнамцы или нет? Варька от ответов уклонялась, потому что никак не могла найти какие-нибудь положительные примеры практической пользы от вьетнамцев. И вот надо же такое спросить! В такой решающий момент, когда только-только осталось дотянуть до остановки. Варька прижала дочку к себе и приготовилась к обороне, сунув сумку себе под ноги.
На минуту в вагоне стало очень тихо, народ боязливо косился на испитые рожи местного гегемона, не торопясь на выручку дочке с матерью. Сами «вьетнамцы» тоже несколько ошалели и даже на минуту перестали материться. А потом до всех одновременно дошел смысл вопроса малышки. Залитые водкой узкие щелки глаз, опухшие плоские рожи, невнятная матерная речь… До какой же степени может упиться русский человек, чтобы окончательно слиться с извечным азиатским окружением! Смех начался с робких хохотков и все больше набирал силу.
Иногда ведь можно остаться человеком, только взглянув своему страху в глаза. Под общий хохот занимать свободные места первыми кинулись вездесущие старухи, острыми локотками зло распихивая «вьетнамцев», а двое дюжих мужиков под всеобщее улюлюканье выкинули их на той долгожданной остановке из трамвая…
Несколько раз из трамвайного окна они видели и торгующего фруктами Волкова, стучали ему в окно и радостно махали руками. А как-то они Волкова не увидели, и лишь на углу копошился хмурый народ, подбиравший яблоки у порушенного прилавка.
— А где дядя Волк? — спросила маленькая.
— Он, наверно, устроился в магазин. Не смотри туда, не надо, — сказала Варя, не в силах оторвать
