совершенно достаточно, она, не вдаваясь в подробности, представляла себе эту фирму как вместилище чая, риса, волшебно пахнущих шелков, резных шкатулочек и нарисованных на прозрачном фарфоре фигурок с узкими раскосыми глазами, в туфлях, подшитых подметками чуть ли не тройной толщины, и с косицами, заплетенными так туго, что головы у них запрокидывались назад. Она всегда провожала мужа до железнодорожной станции и всегда ходила встречать его; кокетливости в ней поубавилось (впрочем, ненамного), да и платье, хоть и скромное, отличалось таким изяществом, точно у нее только и было забот, что о нарядах. Но когда Джон уезжал в Сити, она снимала это изящное платье, надевала вместо него простенький капот, подвязывала передник, откидывала обеими руками волосы со лба, точно готовясь разыграть сцену сумасшествия, и приступала к исполнению своих хозяйственных обязанностей. Тут все шло в ход - и весы, и мешалка, и кухонный нож, и терка, и пыльная тряпка, и мыло, и садовые ножницы, и совок, и грабли, и прочие подобные орудия, и иголка с ниткой, и щетка, и веревка для сушки одежды, и главное - книга! Ибо миссис Д. Р., которая в бытность свою мисс Б. У. не утруждала себя хлопотами по дому, теперь была вынуждена то и дело обращаться за указанием и помощью к книге живота, именуемой 'Советы британской хозяйки', и просиживала за ней часами, поставив локти на стол и подперев кулачками голову, точно волшебница, запутавшаяся в хитросплетениях черной магии. Происходило это главным образом потому, что 'британская хозяйка', будучи истой британкой по духу, не обладала даром изъясняться на английском языке и в ряде случаев могла с одинаковым успехом излагать свои поучения на каком-нибудь камчадальском наречии. В такие критические минуты Белла, не выдержав, говорила вслух: 'Вот нелепая старушенция! Как прикажете ее понимать? Она, наверно, писала это в нетрезвом виде!' И, разразившись таким примечанием на полях, снова начинала штудировать 'Хозяйку', сосредоточенно сжав губы, отчего у нее сразу проступали ямочки на щеках.
Иной раз невозмутимость 'британской хозяйки' прямо-таки выводила миссис Джон Роксмит из себя. Например, она говорила: 'Возьмите жаровню...' - точно генерал, приказывающий солдату взять в плен татарина, или же небрежным тоном приказывала: 'Добавьте горсть...' - чего-нибудь такого, чего днем с огнем не сыщешь. Наталкиваясь на такие чудовищные проявления безрассудства со стороны 'британской хозяйки', Белла захлопывала 'Советы', ударяла ими по столу и восклицала:
- Вот безмозглая курица! Ну, как она думает, где я это достану?
Была и еще одна область знаний, которой миссис Джон Роксмит уделяла внимание ежедневно. Она читала газеты, чтобы быть в курсе событий и обсуждать их с Джоном по вечерам, когда он возвращался домой. Ей так хотелось стать равной ему во всем, что она с не меньшим рвением принялась бы за изучение алгебры и Эвклидовой геометрии, если бы сердце Джона разрывалось между тягой к этим наукам и любовью к жене. Она впитывала в себя все биржевые новости и по вечерам, с сияющим личиком, сообщала Джону о товарах, которые поднялись в цене, и о том, на сколько увеличился золотой запас в Английском банке, а потом, вдруг забыв о необходимости сохранять серьезный, умный вид, принималась хохотать сама над собой и целовала его, приговаривая:
- Это все потому, что я люблю тебя, Джон!
Для человека из деловых кругов Сити Джон проявлял удивительное равнодушие к тому, поднимаются или падают в цене те или иные товары и на сколько увеличился золотой запас в Английском банке. Но о жене он пекся больше всего на свете - на его взгляд, это сокровище никогда не падало в цене и было дороже всего золота, какое только есть на белом свете. А Белла с ее живым умом и женской чуткостью, к тому же вдохновленная любовью, делала поразительные успехи на новом для нее поприще и не могла преуспеть только в том, чтобы день ото дня становиться милее своему Джону. Так утверждал сам Джон, и в доказательство правоты своих слов он приводил неотразимый довод, что милее той Беллы, которая несколько месяцев назад стала его женой, быть невозможно, как ни старайся.
- Ты у меня такая живая, веселая! - с любовью сказал он ей однажды. Будто яркий огонек горит у нас в доме!
- Это правда, Джон?
- Ты еще сомневаешься? Да нет! Ты ярче, ты лучше всякого огонька!
- А знаешь, Джон... - она дотронулась до пуговицы на его сюртуке, бывают минуты, когда мне кажется... Только не смейся надо мной, прошу тебя!
Ничто в мире не могло бы его рассмешить после такой просьбы.
- Бывают минуты, когда мне кажется, что я вдруг становлюсь... серьезной, Джон.
- Может, ты скучаешь, сидя тут одна-одинешенька весь день, моя любимая?
- Нет, что ты, Джон! Время бежит так быстро, что у меня не остается ни одной свободной минутки.
- Откуда же она, эта серьезность? И когда она на тебя нападает?
- Когда я смеюсь, - ответила Белла и, смеясь, положила ему голову на плечо. - Вы, сэр, не поверите, но сейчас я тоже серьезная. - И она снова засмеялась, и из глаз у нее что-то капнуло ему на руку.
- Тебе хочется быть богатой, моя любимая? - ласково спросил Джон.
- Богатой? Джон! Как ты смеешь задавать мне такие глупые вопросы?
- Тебе чего-нибудь не хватает, мое сокровище?
- Не хватает? Нет! - твердо ответила Белла. И вдруг, точно спохватившись, проговорила сквозь смех и капель из глаз: - Да, не хватает! Мне не хватает миссис Боффин.
- Я тоже очень жалею о разлуке с ней. Но кто знает, может это ненадолго? Может, все сложится так, что ты будешь встречаться с ней изредка... мы оба будем встречаться. - Белла почему-то не проявила интереса к такому, казалось бы, важному для нее разговору и продолжала рассеянно теребить все ту же пуговицу на сюртуке мужа. Но от этого занятия ее оторвал папа, который пришел провести с ними вечерок.
В доме Беллы у папы было раз и навсегда отведенное ему кресло и раз и навсегда отведенный ему уголок, и хотя мы не собираемся бросать тень на его семейную жизнь, все же надо сказать, что у своей дочки он чувствовал себя как нигде в мире. Когда Белла и папа сходились вместе, смотреть на них было и приятно и забавно, но в тот вечер мужу Беллы показалось, что она превзошла самое себя в фантастических проказах с отцом.
- Хвалю нашего умного мальчика за то, что он прибежал с уроков прямо к нам, хоть мы его и не ждали, - сказала Белла. - Ну, как дела в школе, никто тебя не обижал?
- Ты знаешь, моя родная, что я учусь сразу в двух школах, - ответил херувим, усаживаясь в свое кресло и с улыбкой потирая руки. - Первая - это учебное заведение на Минсинг-лейн. Вторая - академия твоей матушки. Какую же школу ты имеешь в виду?
- Обе, - сказала Белла.
- Ах, обе! Ну, что ж, по правде говоря, в обеих мне сегодня немного досталось, но это в порядке вещей. Путь к знаниям тернист, и что такое наша жизнь, как не ежедневный урок!
- Скажи, глупышка, что же с тобой будет, когда ты вызубришь все свои уроки наизусть?
- Тогда, друг мой, - после короткого раздумья ответил херувим, наверно, пора будет помирать.
- Злой мальчишка! - воскликнула Белла. - Нахохлился и говорит о таких страшных вещах!
- Разве я нахохлился, дочка? - возразил ей Р. У. - Смотри, какой я веселый! - И его лицо подтвердило эти слова.
- Ну, если не ты, значит я нахохлилась, - сказала Белла. - Но обещаю, что этого больше не будет. Джон, милый, надо угостить ужином нашего малыша.
- Сейчас угостим, мое сокровище.
- Вон как весь испачкался в школе, - продолжала Белла и, поглядев на руки отца, наградила его легким шлепком. - Смотреть тошно! У-у, неряха!
- Да, друг мой, - сказал он. - Я только что хотел попросить у тебя разрешения умыться, а ты меня опередила.
- За мной, сэр! - скомандовала Белла, беря его за лакцаны пиджака. Идите за мной, и я вас умою. Вам самому это нельзя доверять. Сюда, сюда, сэр!
Херувима отвели в маленькую комнатку с умывальником, где Белла намылила и натерла ему лицо, намылила и натерла руки, сполоснула водой и накинулась на него с полотенцем, так что под конец этой операции он стал красный, как свекла, особенно уши. - Теперь вас надо причесать щеткой и гребешком, сэр, деловито распоряжалась Белла. - Джон, свечку поближе. Закройте глаза, сэр, а я возьму вас за подбородок. Ну, будьте паинькой!
