родные никогда этого не поймут. Я даже не представляю, как… в общем, я не знаю, что делать.
Лауре ничего не надо было объяснять. Беременность и рождение ребенка означали бы конец карьеры манекенщицы, тем более для девушки с внешностью Пенни. Поэтому Пенни так страшилась происшедшего, воспринимая свой профессиональный крах, как личный. Лаура с трудом подавила боль, пронзившую ее, когда она поняла, что девушка решилась на аборт.
Она спрятала свои чувства и решила спокойно выслушать все, что ей скажет Пенни. Конечно, Пенни сейчас необходим друг, и она ее не подведет.
Весь вечер Пенни рассказывала ей подробности о перипетиях своей личной жизни – Лаура об этом ничего не знала.
Пенни вспомнила о неудачном браке своих родителей, об их разводе, о своем детстве, которое стало особенно сложным, когда она превратилась в яркую и привлекательную девушку. Она слишком быстро выросла и уже в семнадцать лет стала выступать как манекенщица. Сегодня, достигнув двадцати трех лет, она не была подготовлена к рождению ребенка. Прошлое неотступно шло по пятам, будущее было слишком неясным.
Лаура поддержала Пенни, проявила столько симпатии и такта, сколько было возможно, в то же время мягко пытаясь ее убедить не спешить ни с какими шагами в отношении ее нынешнего положения. Сумерки сгущались, Пенни наконец сказала, что чувствует себя значительно лучше, и пообещала Лауре, что будет держать ее в курсе своих дел.
Лаура была так ошеломлена глубиной переживаний, отразившихся на обычно спокойном и привлекательном лице Пенни, что попросила ее позволить сфотографировать себя. Девушка пожала плечами и согласилась. Лаура нашла на полках старый «Хассельблад» Томми Стардеванта, зарядила новую кассету и сделала несколько снимков усталого лица Пенни, освещенного бледным сумеречным светом.
Затем Пенни поблагодарила Лауру, обняла ее, они попрощались и девушка ушла.
Прежде чем Лаура вспомнила о пленке и отдала проявить ее, прошло еще две недели.
Фотографии Пенни стали для нее открытием.
Человек, изображенный на фотографиях был ей совершенно неизвестен. Это была вовсе не та элегантная и безукоризненная Пенни, над образом которой так часто работали Лаура и Тим. Это не была и та Пенни, которая словно ветер пролетала через офис, когда нужно было срочно одеваться перед съемкой. Это не была и всегда уверенная в себе и очаровательная, живая и остроумная девушка, лишенная, впрочем, запоминающейся индивидуальности.
Нет – перед ней было новое лицо. Лаура сидела и в молчании рассматривала фотографии, пытаясь понять, что же так заворожило ее.
Конечно, на лице этой Пенни были следы грусти и тревоги, что ей было не свойственно. Видны были следы усталости после исповеди о своей жизни, боязнь будущего, которое открывалось перед ней.
Но кроме того, казалось, была сброшена маска – в первый раз обнажилась подлинная сущность Пенни, значительно более реальной, чем та Пенни, которая была знакома Лауре и ее коллегам. Это создание из света и тени оказалось значительно глубже, чем Пенни из плоти и крови, оно оказалось значительно красивее, несравненно красивее, несмотря на отсутствие макияжа, осунувшееся лицо и смятый свитер.
Привычная Пенни Хейворд мало отличалась от других девушек, но образ, запечатленный на фотографии, был не похож ни на кого в мире. Его нельзя было ни уподобить, ни приравнять к кому-то.
Он был уникален и именно потому, вероятно, оказался глубоко человечным.
Лаура не могла оторвать глаз от фотографий. Хотя они пробуждали противоречивые чувства, Лаура понимала, что видит нечто очень важное, нечто удивительное и новое, удивительное и необычное. Видеть их было все равно что впервые пробовать яблоко, понюхать цветок или ощутить капли дождя на коже, впервые увидеть восход солнца.
Два часа сидела Лаура перед фотографиями. Они наполнили ее восторгом, каким-то ненасытным любопытством, сравнимым по силе лишь с голодом – ей хотелось понять, что за секрет таится в этих снимках. Совершенно неожиданно она поняла, что открыла дверь, которую должна была бы открыть много лет назад, а теперь уже она не имеет права не пройти в эту дверь.
Она начала жалеть как о пустой трате времени обо всех прилизанных фотографиях Пенни, сделанных ею и Тимом. Хотя в свое время они были важными и необходимыми. Но в сравнении с последними фотографиями они казались искусственными образами идеальной женской красоты, поверхностной и стереотипной.
Она даже начала сожалеть о всей своей карьере модного модельера, чьим призванием было одевать женщин в костюмы, льстящие им, делающие их привлекательными для посторонних, но скрывающие истинную, незабываемую красоту индивидуальности.
Она уже проклинала все те недели, месяцы и годы, в течение которых не знала о столь удивительных возможностях фотоаппарата и не занималась поисками откровений, подобных нынешнему.
Однако здравый смысл подсказал ей, что думать так – безумие. Как может дюжина черно-белых фотографий изменить всю ее жизнь, отбросить как бессмысленные все ее достижения?
Лаура поняла, что все не так просто. Внутренний голос подсказывал ей, что все, сделанное в прошлом, – наброски, изучение искусства, работа модельера, – все это было подготовкой к неожиданному моменту жизни, когда удача и судьба дадут ей в руки фотокамеру и с ее помощью Лаура сотворит чудо.
Ей стало страшно от того, насколько сделанное открытие зависело от слепого случая. В конце концов, а что произошло бы, не приди к ней Пенни и не расскажи о своей жизни, о своих невзгодах? Не попроси она у нее совета? Что, если бы Лаура не захотела вдруг сфотографировать ее? Что, если жизнь так и продолжала бы идти своим чередом? «Я должна фотографировать».
Вместе с этой мыслью пришло нервное возбуждение, близкое к ужасу. Потому что Лаура понимала – фотографии являются чем-то большим и значительным, чем просто отражением человека. Каким-то странным образом эти фотографии повернули ее лицом к самой себе, чего она не отваживалась делать очень давно.
Легкая тень меланхолии на лице Пенни перекликалась с грустными мыслями, отделявшими ее от залитой солнцем внешней стороны жизни ее далекого детства. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – эти снимки были сделаны именно Лаурой. А если это так, то Лаура предаст себя, если не станет
