заниматься фотографией.
Но фотоаппарат может как разбудить в ней новые стороны таланта, так и погубить ее. Ведь Лаура – модельер, а не фотограф. В ее деловой жизни нет места фотографии.
Но она изменит свою жизнь.
«Я должна заняться фотографией».
Лаура сидела одна на тахте, задумчиво держа в руках «Хассельблад», вокруг нее веером лежали снимки. Она смотрела на маленькую черную коробочку с крохотным видоискателем – тихие равнодушные линзы готовы были впитать в себя весь мир. Ей показалось, что это открытое однажды безжизненное око, соединенное с ее взглядом, уже никогда не будет закрыто. Так же невозможно закрыть дверь в будущее, открытую ею.
Не только Пенни Хейворд ожила на фотографиях. Ожила и сама Лаура Блэйк, единственная Лаура, та самая Лаура, которая все эти годы ждала момента, когда сумеет попробовать вкус истинной жизни.
Лаура сидела в тишине, одна, поглощенная тем восторгом, в который повергла ее маленькая коробочка, и чувствовала, как судьба берет ее в свои руки.
VI
С того дня великого фотографического открытия Лаура начала вести двойную жизнь, как женщина, поглощенная тайной страстью, тщательно скрываемой от окружающих.
Она заставляла себя вкладывать всю свою энергию в разработку новых моделей, но все, что выходило из-под карандаша, оказывалось безжизненным, абстрактным и похожим одно на другое. Она тщательно работала над заказами своих постоянных клиентов, но не могла отделаться от чувства, что искусство, которым она так усердно овладела, не открывало, а лишь скрывало ее подлинное призвание.
Работая, она мечтала, как вновь пойдет по улицам с фотоаппаратом в руках.
Когда она могла урвать кусочек времени у своей основной работы, она садилась в метро, гуляла по Таймс-сквер, по аллеям Сентрал-парк, по Вашингтон-сквер, ехала на автобусе или шла на вокзал, проходила оживленными улицами, наблюдая за невероятным разнообразием лиц нью-йоркцев, которые проходили перед ней.
И вот неожиданно она видит лицо, которое по одной ей понятной причине нужно сфотографировать. Она никогда не могла объяснить, почему выбирала именно то или иное лицо – решение приходило случайно, как внезапное озарение.
Но внутреннее зрение, распоряжающееся ею в подобные мгновения, давало ей смелости приближаться к этим совершенно незнакомым людям и обращаться к ним с просьбой сфотографировать их.
– Вы сегодня превосходно выглядите, – говорила она с улыбкой. – Я фотограф. Разрешите мне, пожалуйста, вас сфотографировать.
Большинство смотрели на нее с подозрением. Но ей удавалось обезоружить их: искренностью, симпатией завоевать их доверие. И вот она уже ведет их к скамейке в парке, к столику в кафе, к сиденью на платформе подземки. Она быстро с ними знакомится, выслушивая их рассказы о своей жизни, их наблюдения о жизни в городе – и фотографируя их все это время.
Иногда она шла к ним домой. Вид меблированных комнат говорил ей еще больше о ее новых знакомых, так же, как место обитания животного может рассказать о том, как оно приспособилось к жизни в этом мире. Некоторые показывали ей фотографии своих родных. И здесь Лауру переполняли такие чувства, которые она едва могла сдерживать – увидеть лица новых знакомых, отраженные в лицах их родных – такой подарок дорогого стоил.
Но даже тот, кто оставался ей незнакомым, кто останавливался лишь на миг, чтобы остаться навсегда на ее фотографии, а потом безвозвратно исчезал в нью-йоркской толпе, рассказывал о себе фотоаппарату с красноречием, которое потрясало и изумляло Лауру. Обычные пассажиры, пешеходы, бродяги, проститутки, деловые люди – безымянные обитатели города, выброшенные на поверхность жестоких нью-йоркских улиц, сбрасывали перед ее фотоаппаратом свои маски, открывали свои подлинные лица, прекрасные, как на полотнах Рембрандта.
Но иногда инстинкт подводил Лауру. Человек, которого она выбирала в толпе, не мог ей дать совершенно ничего. Слишком крепко к нему прилипла маска, и ее уже невозможно было оторвать от лица, невозможно было проникнуть в его внутренний мир.
Однако эти исключения лишь подтверждали правило. Лаура шла по земле как лозоискатель, и ее фотоаппарат, словно волшебная лоза, поворачивался в сторону тех людей, которые ей были необходимы.
Всякий раз, когда она проявляла фотопленку, она испытывала такую же всепоглощающую благодарность, какую однажды испытала к Пенни Хейворд, – словно нечто драгоценное попало ей в руки волею случая, едва не ускользнувшее, не подхвати она это нечто вовремя.
Странно, но за всем разнообразием встреченных и запечатленных ею лиц стояла одна и та же, присущая всем им меланхолия и одновременно триумф, своего рода ореол, подтверждавший их неповторимость и отделявший их от остальной части человечества. Что означала эта тень, Лаура не знала. Непонятно было и то сияние, которое исходило от них. Может быть, это часть их тайны? Или все это исходит из ее сердца и открывается через них?
Лаура не могла постигнуть суть парадокса. Но это лишь разжигало ее желание делать новые и новые фотографии. Чем больше фотографий она делала, тем ненасытнее становилось ее желание продолжать работу – так, впрочем, бывало всегда.
Лица на ее фотографиях принадлежали словно пришельцам из иных миров, миров, промелькнувших когда-то в ее грустных мыслях, а теперь мелькающих и мелькающих перед ней так быстро, что она едва успевала заснять их на пленку. Целый день думала она о том часе, который урвет перед приходом Тима с работы, чтобы пойти и пофотографировать. Всю неделю ждала она субботнего утра, когда могла выходить на три-четыре часа и фотографировать людей.
В течение нескольких месяцев жизнь Лауры преобразилась – правильный, сосредоточенный лишь на одном занятии образ жизни уступил место беспорядочному, волнующему метанию между прошлым, быстро утрачивающим свою привлекательность, и будущим, все больше овладевающим ею.
Она решила, что должна скрывать как можно дольше происходящие с ней изменения от Тима. Почему?
