Федотов Михаил
Богатый бедуин и Танька (книга романтических рассказов)
Михаил Федотов
БОГАТЫЙ БЕДУИН И ТАНЬКА
(книга романтических рассказов)
- Давай сядем поближе. Ты всегда выбираешь самое задрипанное место! Мы сидели в тени, на вершине песчаной дюны, а внизу было светло, как днем. Два мощных прожектора и гирлянды двухсотсвечовых ламп высвечивали площадку, на которой кибуц 'Яд Мордехай ' приготовился к ужину. Не переставая, работали два генератора. И главное, что был натянут настоящий киноэкран. Метров пятнадцать длиною.
'В ДЕВЯТЬ ПОЕМ ПЕСНИ. В ОДИННАДЦАТЬ ЕДИМ ПРЕСНОВОДНУЮ РЫБУ. В ДВЕНАДЦАТЬ СМОТРИМ АМЕРИКАНСКИЙ ФИЛЬМ 'ДЕСЯТЬ''.
'Детям спать', - сказал ведущий. 'После рыбы', - заорали дети. 'Детям спать после пресноводной рыбы. - сказал ведущий. - На кино никто не останется. А теперь выбирайте, анекдот или песню?' - Знаешь, я схожу за подушками, - сказал я. - Только ты не засни. - Я уже видел фильм 'Десять'. Это не Бог весть что, но я не засну. Я уже много лет не был в кино. Если говорить честно, то за границей в настоящем кино я был всего два раза. Нет, три. Один раз я смотрел 'Скрипач на крыше' и два раза - порнографические фильмы в Стокгольме и Вене, поджидая самолет, который вез Таньку. В Вене во все порнокинотеатры ходит очень солидная публика. Шел цветной фильм о двух проказницах, которые подсылают разных молодых людей прямо в спальню к своему дяде. Дядя ужасно респектабельный немец. Только он успевает заснуть, как проказницы к его жене уже кого-нибудь подсылают. Фильм так и называется - 'Две проказницы'. Потом выяснилось, что на самом деле дядя не спит, ни в одном глазу. Он только весь фильм притворялся. Но зрители совершенно ничего не подозревают, и в зале стоит гробовая тишина - никто даже не улыбнулся, никто не кашлянул. Я всегда поражаюсь этой глубочайшей, прямо-таки японской сдержанности, которая есть в венцах. У них даже глаза никогда не реагируют на свет - настолько они сдержанны. Наконец, когда в кульминационный момент фильма два мотоциклиста в масках связали дяде руки и ноги и привязали к стояку в туалете, а тетя под несильными ударами кожаной плетки начала медленно снимать розовый атласный пояс, венцы все-таки не выдержали и густой баритон из центра зала сказал с уважением по-русски: 'СТАРАЯ КОБРА!'. И зал облегченно вздохнул. Эти два мотоциклиста в масках потом оказались дядиными племянницами. Очень психологический фильм. Он чем-то даже напомнил мне 'Зеркало' Тарковского, хоть и совершенно в другом жанре. Видимо, у режиссера было в детстве что-то такое с тетей. Какие-то нелады. Иначе я вообще не могу объяснить, что они так весь фильм ее дергают. И, конечно, когда на пустынном средиземноморском пляже, в сорока метрах от нашего бунгало, в шабат, посреди глубокой ночи, кибуц 'Яд Мордехай ' начал крутить художественный кинофильм с Бо Дерек и Дедли Муром, мне впервые за последние годы удалось почувствовать свою глубокую причастность.
СТАРИК САЛИТАН
Илье Мигдалу
На границе со строгим районом Меа Шеарим, там, где улица Иехезкейль, стиснутая бетонными стенами синагог, спускается прочь от города, есть пыльный серый пустырь. На этом пустыре, заваленном строительным мусором, проволокой и щебенкой, сидел высокий лысый старик и смотрел, как трое семилетних мальчиков забрасывают камнями кота. Мальчики были как мальчики, как все мальчики в этом районе, с выбритыми лбами и туго накрученными пейсами, как все мальчики на свете - не очень добрыми и не очень злыми. Просто им было скучно, и они всегда знали, что кот - это коварное и вредное для 'иудим' животное, которое следует забрасывать камнями. Мальчики уже осмотрели лежащий на брюхе грузовик, посидели в кузове и по очереди забирались в кабину. Они не могли придумать, чем себя занять, чтобы пыльный день не тянулся так долго. Но в Иерусалиме особенные коты. Это очень худые коты. Это животные с поджарыми ногами и крепким хвостом. Позвоночник у них со всех сторон туго обтянут кожей и маленькие сиамские головы - без усов. В них трудно попасть камнями. Коту нужно было вернуться в строящееся за пустырем двухэтажное здание. Он равнодушно поглядывал на мальчиков из-за помоечной кареты и ждал, пока мальчикам надоест и они уйдут домой. А старик Салитан все сидел. Старику было не подняться и не встать. Что-то с ним стряслось, что он пошел не в ту сторону, и весь его план на сегодня почти рухнул. Нужно было заставить себя встать и пройти двести метров в гору, до автобусной остановки, а ему было не встать и не пройти. Он говорил себе, что посидит одну минуту и пойдет. И еще одну минуту. Мальчики давно уже побрели домой. Равнодушный кот огляделся по сторонам и стремительно пронесся к стройке, а старику было все еще не согреться. Хоть это был обычный летний день и люди были одеты по- летнему. Даже в Меа Шеарим мало людей было в пальто и плащах. Только старики такие, как он, у которых болят кости и которым всегда холодно. Салитану стало холодно только час назад, когда он поссорился в банке с девчонкой, которая выдает деньги. Это был уже седьмой банк за сегодня. В каждом была очередь. А ноги и сердце за ночь совершенно не отдохнули. Не проверяя, давали по восемь долларов. Чтобы получить тысячу шестьсот долларов, нужно было обойти двести банков. К сегодняшнему дню старик обошел шестьдесят три банка. Получалось в шекелях около девяноста тысяч, часть он истратил на автобусы, но зато в трех банках ему дали по три тысячи шекелей, потому что он был старик и ему поверили. А эта девчонка, которую звали Ципора, из-за полутора тысяч, это приблизительно восемь долларов, стала звонить в город Реховот. И было долго не дозвониться. Старик Салитан надеялся, что она плюнет, выдаст ему эти восемь долларов, и поэтому не уходил. И ушел он только, когда понял, что все-таки она дозвонилась до его банка в Реховоте и там стали проверять счет. Настырная девчонка с грубым голосом и вывернутыми губами. По-своему она права, на нее не стоило обижаться. Но он вышел слишком быстро из этого банка 'Дисконт' и вместо того, чтобы идти налево, пошел направо и добрел до этого пустыря. Больше уже никаких банков по дороге не было. Что-то стряслось, что выступила испарина и ему пришлось сесть. Солнце было уже высоко, как в полдень. Скоро все банки должны будут закрыться на перерыв. Тогда у него будут три часа отдыха. Сейчас нужно было заставить себя встать, проехать на автобусе обратно, к центральной дороге, и пройти вниз, туда, где большая почта. Вниз было легче идти, из-за этого его и принесло сюда, к пустырю. Около центральной почты, на коротком пятачке, было пять банков. Вчера он заходил в каждый из них. В каждом ему, не проверяя, выдали деньги. Он не рисковал заходить в один банк больше двух раз. Потому что он был заметным лысым стариком и на него могли обратить внимание. Вчера он прошел туда по карте пешком, мимо эфиопской церкви, где во дворе стояла толпа рослых эфиопов с мелкими личиками, и старик Салитан пожалел, что он не эфиоп: у стариков в церковном дворе были спокойные лица, и ему было бы приятно стоять среди равных себе и о чем-нибудь с ними разговаривать. Если инфаркт, то должно болеть сердце. Даже если небольшой инфаркт. Микро. Сердце не болело. Немного ломило руку, и старика заливало липким холодным потом. Старик прикрыл глаза. Ему показалось, что он в Баку. Он был там в госпитале в войну, это был заплеванный семечками пыльный город, такой, как этот пустырь. Когда дул норд, то все засыпало мелким песком: рот, глаза, мочевые пузыри. Этот песок лез в самые узкие щели. Зато когда дула морена, то ты покрывался, как сейчас, липким сладким потом, как медом. Кошки тоже. Азербайджанские мальчики вырывали на пляжах ямки, наполняли их битым стеклом и аккуратно маскировали сверху. Турецкая страна. Нужно было сразу превращать все деньги в вещи. Тогда бы он их не потерял. Или тебя заставляют превращать все деньги в вещи, или за тобой начинают охотиться банки. Почему так холодно? Как морена, но не горячий, а очень холодный пот. Старик Салитан открыл глаза и решил больше их надолго не закрывать. Голова кружилась, и в глазах становилось темно. Сейчас все обойдется, и он станет лечиться в поликлинике. В русском народе говорят: как от жопы отлегло - так уж и не заставишь лечиться. Но теперь он точно пойдет в поликлинику. В Меа Шеарим тоже было много стариков. Первым делом они оглядывали его с головы до ног и смотрели, нет ли у него на голове кипы. У него не было кипы. Голова у него была гладковыбритой. Такой у него была голова до демобилизации, когда он был инженер-подполковником Салитаном. У него всегда голова была гладковыбритой. Старику Салитану не мешало, что у него на голове ищут кипу. Он был старым человеком и видел за свою жизнь много людей. Это была паршивая генерация евреев - эти люди, которых он встречал здесь, в Меа Шеарим. Старик видел много поколений евреев, и он мог сравнивать. Высосанные жизнью, уродливые сгорбленные женщины и откормленные холеные мужчины с пухлыми задами и щеками. Если в Союзе можно было разделить евреев на классы, то этот мрачный каменный район был заселен именно классом официальных советских евреев с наглыми самоуверенными глазками и туго накрученными пейсами. Но старика Салитана это не расстраивало и не огорчало. Ему было все равно. Он думал про себя, что один доллар стоит, грубо говоря, двести шекелей, и чистых чековых книжек должно было хватить еще на шестьсот долларов. Если ему удастся получить по оставшимся трем книжкам, то банки останутся ему должны еще семьсот долларов - чуть меньше половины пецуима, который они у него украли. Украли два банка, в которых он держал деньги. И он хотел разделить эту сумму с банками по-другому. Пополам. Он и так был недоволен собой, что стал просить у
