Когда Учителя везли на казнь, Симеон пытался прорваться к повозке сквозь строй римских легионеров, кричал, чтобы его пропустили, что он хочет умереть вместе с Учителем. Его отталкивали, его били, но он не сдавался. Наконец к нему приблизился кентурион, весь в серебре и коже, ласково взял его за шиворот и прогундел, страшно коверкая слова:
- Хочешь умереть вместе с ним? Я могу доставить тебе удовольствие умереть, но не вместе с ним. Я прикажу тебя арестовать, брошу тебя в яму на съедение крысам и они полакомятся твоим гнусным болтливым языком. Лучше отойди, не испытывай мое терпение.
Симеон растерялся. В его планы не входило умереть таким образом. Он всячески пытался привлечь внимание Учителя, который сидел в повозке, прислонившись к ограждению и ни на кого не смотрел. Учитель был страшен. Нос у него распух, посинел и смотрел в сторону. Лоб его был исцарапан терновым венцом - убогой шуткой легионеров. Волосы его растрепались и свисали клочьями. Одет он был в какую-то мешковину, на которой проступали бурые пятна крови. На груди у него болталась дощечка с надписью 'Государственный преступник'. Он был избит, измучен и совсем не обращал внимание на Симеона, возможно, он был без сознания. Симеон несколько раз окликал его и безрезультатно. Остальные ученики понуро плелись в хвосте процессии. Иуда плакал не переставая. Фома смотрел в пустоту. Лука морщился, словно от боли. У всех на душе было тяжко, муторно и пусто. На холм их не пустили. Они уселись на землю и смотрели, как казнимых кладут на кресты, как палач в красном приближается с молотком и гвоздями, как казнимым привязывают руки к перекладинам. Двое злодеев, которых казнили вместе с Учителем, кричали, извивались, молили о пощаде, плакали, и когда им в плоть начали забивать гвозди, огласили окрестности нечеловеческими воплями. Учитель же, вышедший из оцепенения, лежал молча и только сильно вздрагивал при каждом ударе, выгибаясь всем телом. Наконец палач отошел и дал знак устанавливать столбы. Когда столб с Учителем поднялся, ученики, как один, вскочили на ноги. Симеона трясло, он стучал зубами и был близок к обмороку. Через некоторое время Симеон опустился на землю и стал методически рвать свою бороду, бормоча то ли проклятья, то ли молитву. Слезы лились из его глаз...
* * *
Исполнитель.
Да, пришлось же мне побегать. Самым трудным оказалось добыть котенка. Когда не надо - кругом котята, мяукающие, жалкие, шагу нельзя ступить, а когда срочно понадобился котенок - днем с огнем не сыщешь. Два дня я ходил по городу и прислушивался. Никаких котят не было, а если они и были, то не мяукали и мне не показывались. Потом я догадался, что котята мяукают в основном по ночам. Я вышел на охоту ночью и после получаса поисков мне улыбнулась удача. Котенок был маленький, жалкий, голодный. Я положил его в карман, где он сразу же пригрелся и затих, и принес в гостиницу. Я попросил у горничной блюдце для котенка, горничная посмотрела на меня неодобрительно, проворчала что-то, но блюдце дала. Я налил котенку заранее приготовленного молока и он начал лакать. Бедняга, до чего голоден. Кто-то просто выбросил его на улицу, есть такие псевдосердобольные люди - жалко им котят топить, они выкидывают их из дому в надежде, что кто-то подберет, а не подберут, так кошка - животное живучее, не пропадет, благо мышей кругом полно. Котенок был дымчато-серый, полосатый и очень красивый. Дудки, Гена, вдруг подумал я, - этого котенка я тебе не отдам, этот котенок послужит только приманкой, а жить будет у меня, превратится в огромного вальяжного пушистого кота и станет моим другом. Я представил себе кота в своей огромной квартире. Ну что же, кот вписывался. Значит так тому и быть! Котенок наелся и потерся о мою ногу в знак благодарности. Я положил его на кресло, он тут же свернулся клубочком и заснул. Вот, думал я с удовлетворением. - Не только человеческие судьбы мы устраиваем. Э, постой! - спохватился я. - Если ты у меня будешь сыт, как же ты будешь пищать? Ну нет, голодом тебя морить я не буду. Выход? Магнитофон! Записать мяуканье на магнитофон и в нужный момент воспроизвести.
До дня 'Ч' оставалось двое суток и мне следовало вплотную заняться книгой. Когда лучше работать - днем или ночью? Ночь я сразу же отмел. Если хочешь не привлекать к себе внимания - действуй на виду. И побольше цинизма, как говорил О. Бендер, люди это любят. Поэтому я обзавелся старым черным халатом, деревянным ящиком с инструментом - чего только не достанешь теперь за деньги! - и отправился в заброшенный дом. Мне удалось отколоть массивный пласт штукатурки и при этом не разбить его. Под штукатуркой оказался кирпич, да настолько прочный, что мне пришлось основательно повозиться, прежде чем я выдолбил углубление под книгу. Я орудовал молотком и зубилом, я поднимал шум на весь город и готовился к тому, что в дом явится какой-нибудь старикашка из отставных сторожей и строго спросит, что это я тут делаю. Со старикашкой я как-нибудь справился бы, но вот если в дом заглянет Объект - 1, это будет плохо, друзья мои. Но Объект был в школе, старикашкам не было до дома никакого дела и никто не заявился.
Я смастерил хитроумное устройство, заблокировал его колышком и оглядел работу рук своих. В день 'Ч' я вытащу колышек и достаточно будет наступить на вот эту шатающуюся доску и пласт штукатурки рухнет наступившему под ноги. А уж я позабочусь о том, чтобы наступил на эту доску именно Объект -1 и никто другой. Когда я вернулся в гостиницу, с магнитофоном в коробке, мой котенок мяукал. - Сейчас, сейчас, - бормотал я, лихорадочно распаковывая аппарат и проклиная японцев, придумавших все эти полиэтиленовые пакеты и пенопластовые коробочки. Котенок замолчал именно тогда, когда я наставил на него микрофон. Все правильно, это закон такой, от него никуда не денешься. Ничего, я терпеливый, я подожду. Не дождавшись молока, котенок принялся рыскать по комнате, обнюхал пустое блюдце, взглянул на меня. Я сопровождал его движения микрофоном и делал страшные рожи. Котенок обиделся. Он уселся и принялся умываться. Умылся, посмотрел на меня, еще раз обнюхал блюдце и замяукал.
- Давай, давай, - говорил я мысленно, следя за индикатором, - пищи, да пожалобнее пищи, отрабатывай свое молоко, тебе это зачтется. Я выключил магнитофон, ласково посмотрел на котенка. - Молодец, артист! сказал я начальственным голосом и налил молока. Э, а ведь так, пожалуй, я его избалую и он привыкнет пищать, требуя еды. Да ладно, там разберемся. Подумаем лучше о том, что в дом-то я Объект заманю, а как его заманить на ту улицу, где дом стоит - это вопрос. Это, друзья мои, следует хорошенько продумать.
Глава 9. Организатор.
- Ну здравствуй, сынок. - Здравствуй, Отец. Я выполнил свою миссию. - Знаю. Наблюдал. Было очень больно? - Было невообразимо больно. Так больно, что приходила мысль покончить с этим. Я боролся не столько с болью, сколько с этой мыслью. Кроме того, была и душевная боль. Я выдержал.
- Что твои ученики?
- О, ученики! Они так радовались, когда я пришел к ним. У них гора свалилась с плеч. Они затеяли веселье. Они были в полном восторге от этого последнего чуда, а Симеон просто светился от счастья.
- А Фома?
- Фома, как всегда был настроен скептически. Он осмотрел меня с ног до головы, каждую рану пощупал, убедился, что это я и помрачнел.
- Помрачнел? Почему?
- Он объяснил, что считал меня все-таки человеком, а не сыном Бога, и ему трудно привыкнуть к мысли, что он ошибался и недостаточно почтительно разговаривал со мной во время наших многочисленных споров. Я успокоил его, сказал, что очень ценю его скептицизм и что наши споры ни в коей мере не были напрасными. Все равно он оставался мрачным и униженно просил о прощении.
- Они наивны как дети.
- Они и есть дети, Отец.
- Но казнить они умеют, как взрослые.
- О да. Очень изощренный метод казни. У них еще есть и пытки.
- Тебя пытали?
- Нет, потому что я ничего не отрицал. Меня били. Надо мной издевались. Но не пытали.
- Вообще говоря, за богоубийство их следовало бы примерно наказать. Нет-нет, я пошутил.
- Это не было богоубийством. Римляне вообще верят в каких-то своих богов, которых у них великое множество, а иудеи... они просто не поняли, кого казнили.
- Не ведали что творят?
- Именно. Разве можно наказывать ребенка за то, что он разбил дорогую вазу, если он не понимает, как эта ваза дорога родителям? Его можно только пожурить...
- Но люди наказывают детей.
- От недомыслия, Отец, исключительно от недомыслия. Но мы-то не можем им уподобляться.
- Хорошо. Отныне - Эксперимент твой. Бери его в свои руки. Владей. Понадобится помощь - зови. Да,
